Роберт Ирвин - Алжирские тайны [litres]

Впрочем, правда ли то, что я убил полковника? По-моему, моих врагов едва ли можно считать живыми. Все офицеры в Форт-Тибериасе – это люди, вылепленные по правилам, выполняющие то, что, как их заверили, является их долгом, и постоянно проверяющие, все ли их подчиненные выполняют свой долг так же добросовестно, как они. Шанталь, с другой стороны, – отъявленная распутница, но она, по крайней мере, живая. Помню, когда она впервые за время своей службы приехала в Форт-Тибериас, Жуанвиль, который, как и большинство его соратников-офицеров, не доверяет развязным эмансипированным женщинам, вызвал ее к себе в кабинет, чтобы прочесть ей лекцию о том, как надо себя вести. Шанталь все выслушала и одарила его такой ласковой улыбкой, на какую только была способна. Она сказала ему, что тоже не любит развязных эмансипированных женщин.

«Я тоже полагаю, что мужчины от природы стоят выше женщин, полковник. Просто я пока еще не нашла мужчину, ниже которого стою».

Полковник страшно разнервничался. Вспомнив ее рассказ об этой встрече, я сажусь, и меня разбирает смех. Потом растягиваюсь на песке и хохочу до слез.

Сегодня утром (это второе утро или третье? забыл) мне трудно даже встать. Но я встаю и плетусь дальше. Жара немного спадает. Воздух насыщен неприятной энергией. Начинается легкий кожный зуд, я смотрю вниз и вижу, что в порах возникают капли пота. Удивительно. Я и не предполагал, что во мне осталась какая-то влага. Яркая полуденная белизна непостижимым образом превратилась в тусклую желтизну. Вокруг лодыжек начинает призрачной дымкой виться песок. За спиной раздаются громыхание и потрескивание. Я знаю, что происходит сзади, но все же оборачиваюсь и смотрю. Прямо на меня лавиной несутся тяжелые бурые тучи песка, а в центре пыльной бури мечутся между небом и землей электрические скипетры молний. Я отворачиваюсь и продолжаю путь. Песок начинает хлестать мне в лицо. Приятного в этом мало. В такую песчаную бурю можно оказаться заживо освежеванным. Однажды я видел, как во время подобного самума была начисто содрана краска с джипа. Я повязываю на глаза кусок промасленной ветоши и иду дальше.

Слепой, идущий по пустыне средь огненных столбов – ну разве я не воплощение пророчества, не высшее олицетворение идей Маркса и Магомета? Слева и справа потрескивают молнии, но мне не страшно, ибо во всех существенных отношениях я уже покойник. Призрак бродит по алжирской пустыне. Призрак коммунизма. Я несу революционную заразу к Средиземному морю. В салонах, на ипподромах, в опере я буду возникать со своим свертком взрывчатки, орудием возмездия бедняков.

«Жизнь – это пустыня, а женщина – верблюд, который помогает нам ее пересечь», – гласит бедуинская пословица. Теперь, поразмыслив, я хотел бы прожить еще немного и быть отмщенным. За тот румянец торжества на лице Шанталь, когда она поднялась, чтобы разоблачить меня. Смелый шаг, неожиданный жест в разгар совещания комиссии, удивительно вульгарный, как все ее поступки и убеждения. Клеймо вульгарности стоит на всех фашистах – вспомните увешанных орденами толстых коротышек, ораторствующих с пышных псевдоклассических трибун и бредящих кровью и огнем. Фашизм – это не политическая доктрина наподобие анархизма и не научное представление о мире, каковое есть суть марксизма. Фашизм – это мода, фасон, причем вульгарный до мысков сапог. Поблескивающие кованые сапоги, измазанные слюной овчарок. Изгибы черного кожаного сапога, покрытого плевками, что вполне во вкусе Шанталь. Изгиб хлыста, презрительная усмешка, влажно поблескивающие глаза, влажно поблескивающие сапоги.

Я непременно доживу до того момента, когда буду отмщен, ибо, как сказано у Маркса, «человечество ставит перед собой только такие задачи, которые может решить». Не хотел бы я отправиться в мир иной, не прихватив с собой Шанталь. У Маркса также сказано: «Если ты полюбил, не пробудив ответной любви, значит, твоя любовь бессильна и несчастна». Впрочем, речь идет отнюдь не о любви. Я вернусь из пустыни, обожженный солнцем, израненный песком, и еще раз пересплю с ней – напоследок. Она будет злорадствовать по поводу моей предполагаемой медленной смерти в пустыне, и тут я возникну на пороге… Разумеется, ничего личного в моей мести не будет. Это все равно что усыпить бешеную собаку. Белая пена течет из ее пасти и капает ей на поблескивающие черные сапоги. Вульгарность Шанталь заразна, она передается во время объятий, ее можно подхватить в толпе. Я заставлю Шанталь пожалеть о том, как она со мной обошлась. Стоя передо мной на коленях, она со слезами на глазах признает свои ошибки, после чего я передам ее в руки народного правосудия.