Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Дорогая Юлка!

Извини меня, без конца тебя вспоминаю и вот снова пишу тебе!

Возможно, ты еще помнишь, чем мой муж Любош когда-то прельстил тебя. Собой, конечно, но и своей усадьбой «Над дорогой» и домом. Вы тогда еще оба прозвали эту усадьбу «недвижимостью». Здесь сейчас очень красиво, но насколько было бы краше, если бы в саду было много фруктов и был бы тут виноградник, увешанный тяжелыми гроздьями. Но до того ли! Ведь краше всего тут — совершенно другое. К нам часто захаживает сестрин сынишка Янко, это уже понятливый паренек, и хорош собой, точно живое деревце. Никак не налюбуюсь им, не нарадуюсь — уж из него-то толк выйдет. Мальчик Янко — это все, что осталось у нас от нашей с мужем родни, это единственное живое существо, что к нам ходит. Я уже упоминала о нем. Эта та самая добрая душа, что относит мои письма на почту. Единственное живое существо… Знаешь ведь, с тех пор как всплыла эта история между нами, от нас отвернулась вся наша родня, и Любоша и моя. А как же иначе! От таких-то людей! Мальчик Янко лишен пока предрассудков — если ты знаешь, что это такое, — пока лишен. Я б не хотела услышать, что и твоя родня тебя избегает. Надеюсь, этого не случилось. Хотя и то правда: ты такая же, как твоя родня, твоя родня такая же, как ты. Этого я и боюсь.

Несколько дней назад мой муж пришел домой очень встревоженным. Смешной такой: в одной руке роскошный портфель, в другой — сумка с покупками. Может, ты еще помнишь, какое большое значение он придавал хорошим, нарядным портфелям. Один такой и ты ему подарила — ты была так добра — с серебряной, деликатно скрытой монограммой. Как ты была добра и внимательна — а все для того, чтобы можно было этот портфель отыскать, замешайся он между другими или вовсе затеряйся. Но позволь мне заверить тебя — Любош уже давно не носит его. Портфель — это был, собственно, символ его положения, лоск его и моего житья-бытья. А как он, бывало, гнушался сумок, в которых носят домой хлеб, колбасу, шматок мяса, паризер, рокфор и вообще что-нибудь съестное! От таких вещей он просто шарахался, а однажды, услышав, что в капиталистическом мире считается вполне нормальным, если муж ходит за покупками, даже усомнился во всем образе тамошней жизни. «Выродки рода человеческого, не иначе как подкаблучники, — объявил он мне весьма категорично, если ты знаешь, что это такое. — И скажу тебе, милая Мартушка, они пали в моих глазах, полностью утратили свое человеческое достоинство. Да, да, достоинство и лоск!» Кажется, в тот самый день, когда муж был чем-то встревожен, к нам прибежал сестрин мальчик Янко. Увидев, как он вгрызается крепкими зубами в чудесную грушу, я взяла листочек бумаги и написала мужу приблизительно вот что: «Любош, не пришло ли время подумать нам об этом парнишке и о его будущем? Что, если бы ты со временем завещал ему эту «недвижимость»? Или перевел бы ее на него?» Я написала это и листочек протянула Любошу. Он прочитал, побледнел. Очень долго раздумывал и наконец сказал: «Не выйдет, милая Мартушка. Об отношениях в деревне я постоянно держу тебя в курсе дела, и ты хорошо знаешь, что происходит. Всякая передача земельных участков запрещена, и они в самом недалеком будущем, несомненно, превратятся в застывшую, в полном смысле слова мертвую землю. Так что размышлять о каком-либо завещании и передаче нашей недвижимости «Над дорогой» — пустое занятие, абсолютно пустое. И наша недвижимость «Над дорогой» стала уже мертвой землей. Да и кроме того, я ни о чем таком еще не думал касательно своей родни, милая Мартушка». Листочек в руке Любоша дрожал, я взяла его и приписала: «Знаю. Пока это так. Но обещай мне, если когда-нибудь эту недвижимую мертвую землю можно будет сдвинуть с места, ты вспомнишь о Янко!» Он сел напротив меня, улыбнулся мне и сказал: «Обещаю тебе, милая Мартушка. Ты ведь знаешь, я исполню любую твою волю, любое твое пожелание». И засмотрелся на меня с таким состраданием, с каким смотрят только на глупую бессловесную тварь. Но по лицу его я поняла: если недвижимость «Над дорогой» и впрямь нельзя сдвинуть с места, то по крайней мере мысль о ней, как червь, начала точить его голову. Ну и поделом ему, пусть бы вся его голова зачервивела! Прости меня, дорогая Юлка, за такое неделикатное пожелание в адрес его головы!

Впрочем, я только потому и пишу тебе обо всем этом, чтобы и ты знала, как бесполезно было бы еще и тебе помышлять об этой «недвижимости». Брось, не терзай себя зря! После всего того, что со мной приключилось, Любош выполнит все свои обещания, все, которыми я его связываю, если, конечно, позволят обстоятельства, — в этом я уверена.