Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь [litres]

Поднявшись с кресла, я потянулась к телефону, но в туалете забренчала цепочка, заревел слив, и я поспешно опустилась на прежнее место.

С Аной я подружилась на первом курсе филологического факультета. Несколько раз мы виделись на семинарах по общим предметам, пока однажды не оказались вдвоем в одном лифте. Ана представилась и тут же, без перехода, высказала мне все, что́ она думает о моих выступлениях на семинарах. Начав с того, что я, по ее мнению, употребляю слишком много наречий, Ана заявила, что и в целом моя манера говорить нагоняет на нее тоску не хуже официальных речей наших государственных чиновников. Впоследствии я узнала, что это было вполне в ее стиле. С ранней юности Ана поклонялась только одному святому – небесному покровителю тех прямых и бескомпромиссных людей, которые хотя и раздражают порой безмерно, в конце концов становятся твоими самыми лучшими и преданными друзьями. Благодаря ее влиянию я избавилась от привычки использовать наречия в каждой произносимой фразе, что, впрочем, нисколько не извиняло того высокомерно-покровительственного тона, который – особенно на первых порах – нет-нет, да и прорывался в ее словах.

Сблизили нас случайности – совпадающие расписания, общие курсы, которые мы для себя выбрали… Но если бы кто-то спросил меня, как получилось, что мы на протяжении стольких лет оставались близкими подругами, я бы затруднилась ответить. Что-то в этом роде можно наблюдать у счастливых супругов: выбор у них невелик, и если случай распорядился так, что твой партнер тебе приятен, ты проводишь с ним все больше и больше времени. Мы обе были довольно сдержанными и немного нелюдимыми. В отличие от большинства студентов-филологов мы вовсе не считали, будто наше призвание – перевернуть национальную литературу. Вместо этого мы решили посвятить себя профессиональной редакторской работе и корректуре – искусству, которое состоит в том, чтобы сделать авторскую рукопись, над которой приходится работать, более точной и ясной.

– Ну а ты что? – как-то раз спросила меня Ана, когда мы сидели в университетской столовой.

– Что – я?..

– Ты посылаешь свои рукописи на разные там конкурсы?

– Нет. Мне это неинтересно.

– Мне тоже, – ответила Ана, издав губами неприличный звук, и мы обе расхохотались.

После университета мы устроились корректорами в газеты, которые, к сожалению, довольно скоро закрылись. И все же мы успели увидеть, как менялась обстановка, как замалчивалось обесценивание национальной валюты и как протестное движение и инакомыслие пытались сначала заглушить революционной демагогией, а потом – искоренить с помощью систематического насилия. Мы застали лучшие годы команданте, за которыми наступила эпоха восхождения к власти его преемников, пережили возрождение Сынов Революции и Революционной мотопехоты, мы видели, как наша собственная страна превращается в первобытные джунгли, где правят бал страх и голод.

Личные проблемы еще больше укрепили нашу дружбу. Попав в сходные обстоятельства, мы научились лучше понимать друг друга и оставались лучшими подругами на протяжении последних десяти-двенадцати лет. За это время я узнала Ану достаточно хорошо, чтобы сказать, что творилось у нее на душе. В мире существовали две вещи, которые не давали ей спокойно спать по ночам: мать, которая, овдовев, погружалась в пучины старческого слабоумия, и Сантьяго – «маленький братик», который был моложе Аны на десятилетие.

Самым отчетливым из моих ранних воспоминаний о нем до сих пор оставался момент, когда я увидела его на свадьбе Аны и Хулио. Тогда Сантьяго было пятнадцать, и он шагал по проходу между церковными скамьями словно нехотя и с тем независимо-вызывающим видом, какой часто встречается у подростков. В школе – самой дорогой частной школе Каракаса – он был одним из лучших учеников. Каждый год Ана, словно охваченная каким-то странным азартом, платила за его обучение астрономические суммы. Можно было подумать, будто деньги, которые Ана тратила на образование брата, были монетками, которые она опускает в невидимую свинью-копилку. «Он очень умный», – часто говорила она. Ума Сантьяго действительно было не занимать, но и самонадеянности у него хватало. И к тому, что он стал таким, приложила руку его собственная сестра. На вступительных экзаменах Сантьяго попал в десятку лучших абитуриентов. В университете он изучал экономику и бухгалтерский учет и, как часто твердила Ана, если бы страна не совершила самоубийство, со временем Сантьяго, несомненно, стал бы директором Центрального банка. Увы, этой возможности ему не дали. Сантьяго арестовали еще до того, как он успел окончить университет.