Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь [litres]

Я кивнула.

– Они заставили ее платить за них?

Я снова кивнула.

– Что они ей обещали?

– Что тебя будут кормить.

– Только это? Больше ничего?

– Фотографии подтверждали, что ты жив. – Я немного помолчала. – О Ла Тумбе рассказывают ужасные вещи.

– И все это правда. Нас раздевали догола и сажали в комнаты с белыми стенами – единственные, где стоял кондиционер. Это была их любимая пытка, она так и называлась – «кондиционер». Термостат включали на минимум. Мы заболевали лихорадкой, мы теряли чувство времени, мы забывали о голоде и переставали чувствовать холод. В первое время мы много кричали. Поначалу мы требовали адвоката, под конец – умоляли о глотке воды. Нам приносили кружки с похлебкой, от которой пахло уборной. Когда тебя бьют, ты теряешь силы, организм обезвоживается, во рту пересыхает, а слюна становится густой и вязкой. Нас били, чтобы мы потеряли силы, чтобы сломались. Страх делает тебя рассудительным, а побои – глупым. Ты тупеешь, и в голове не остается ни одной мысли. В первую неделю нас били по одному. На следующей неделе нас загнали в одну комнату, заставили снять штаны и танцевать. Потом – трогать друг друга за гениталии. К этому времени мы уже почти не сознавали, что́ делали. Но хуже всего было, когда они стали говорить о моей сестре.

– Что они говорили?

– Что знают, где она живет. Что они изнасилуют ее все по очереди. Что они убьют ее. И ее, и Хулио. Они знали их имена, и от этого мне делалось особенно страшно. Еще они заставляли меня просить прощения, но это ничего не меняло, потому что потом меня снова били. – Он немного помолчал. – Среди арестованных было несколько женщин. В том числе моих однокурсниц с экономического… Их взяли в тот же день, что и меня. Некоторые из них никогда прежде не выступали против режима. Мы говорили им, что идти в первых рядах демонстрантов гораздо опаснее, чем сзади, но они не испугались. И вот…

– Их тоже били?

– Их всех изнасиловали. Наверняка. Когда нас водили на «кондиционер», мы слышали, как они кричат. Они были в других камерах, в других белых комнатах, так что узнать еще что-то было невозможно. Мы были изолированы от мира и даже друг от друга, в камерах не было света, и от этого мы начинали сходить с ума. Это делалось специально, чтобы мы забыли дневной свет, чтобы мы забыли, что мы – люди.

Через месяц нас вывели из камер, завязали глаза и куда-то повезли. Когда повязки сняли, я увидел, что мы находимся в судебной канцелярии. Там нам предъявили документ, в котором каждый из нас обвинялся в десятке преступлений – в мятеже, участии в тайной организации, в подстрекательстве к преступлениям, в поджогах, вандализме, терроризме. Большинство из тех, кого арестовали в один день со мной, никогда не прибегали к насилию. И многие из тех, кто все еще оставался под замком, даже не шли в главной колонне. Их схватили уже после, когда после демонстрации они возвращались домой. Это было сделано специально, чтобы никто не видел, что они арестованы.

– Но кто предъявил тебе все эти обвинения?

– Я не знаю. Мы просили позвать кого-нибудь из служащих канцелярии, прокурора или судью, чтобы он присутствовал при том, как мы даем наши показания, но никто так и не пришел. Здесь не суд, отвечали нам, а военный трибунал. Революционный трибунал. «Так всегда бывает с теми, кто сам ищет неприятностей», – сказал нам какой-то мужчина в защитного цвета форме.

На следующий день нас разделили – отправили в разные места. Я попал на юг, в тюрьму Эль Дорадо. Там я провел еще месяц. Никогда не думал, что буду скучать по Ла Тумбе. В Эль Дорадо никто не снимал нас на телефон – у них и без нас хватало узников, чьих родных можно было «доить». Мы даже для этого не годились. Ты, кстати, не в курсе, Ана все еще платит за информацию обо мне?..

– Не могу сказать наверняка, Сантьяго. У меня как раз умирала мама, и я почти ни с кем не общалась. Мне нужно было заботиться о ней, доставать лекарства для клиники… – Он бросил на меня вопросительный взгляд, и я кивнула: —…Да, моя мама умерла.

– Прости, не знал. Хотя откуда мне было знать?.. – Он достал из пачки последнюю сигарету и положил на стол.

– Она умерла почти две недели назад.

– А кто из нас жив, Аделаида? Кто из нас не умер, после того как все пошло псам под хвост?

Сантьяго поднялся с кресла, в котором сидел.

– Ты куда?

– Мне нужно в туалет. Иначе я просто лопну.

Я смотрела на потолок, словно надеясь увидеть написанные на нем ответы на свои вопросы. Нужно позвонить Ане, сказать, что я нашла ее брата, думала я. Но должна ли я это сделать? Могу ли я?.. В задумчивости я провела ладонями по столу. Я никогда не ела за ним, но сейчас вся моя жизнь проносилась передо мной, словно несмонтированная кинопленка. Будет лучше, если Ана ничего не узнает о том, что случилось, решила я. Добра это точно не принесет. Отчаяние сведет ее с ума… может свести с ума, но… «Неведение дает безопасность», – сказала я себе, пытаясь вернуть утраченное мужество и рассуждать здраво. Ана была моей единственной подругой. Я не имела права скрывать от нее то, что узнала, но и сообщить ей о появлении Сантьяго я тоже не могла.