Станислав Шуляк - Русское народное порно

– Подумаешь! – сказал я, запнувшись. – Не так уж и больно!

Да и впрямь, если хрупкая Гулечка не испытывает боли или умеет претерпевать её, то почему же больно должно быть мне! Юница словно указывала мне дорогу. Я долго мог так стоять, истекая кровью. Боль же была глухая и вовсе не нестерпимая.

Я попытался выпрямиться, но новый удар в правое бедро опрокинул меня на дверь. Выстрела я, кажется, не расслышал. Да и был ли выстрел? В дверь ломились прочие юницы, и лучше бы мне не держать её, подумал я, пусть уж они, наконец, выйдут. Пусть хоть они спасутся!

Я ещё видел… Гулька вся в крови сошла по ступеням, оглянулась на меня… с сожаленьем, что ли?.. с надеждой?.. и упала лицом в клумбу.

Я тогда с силою оторвался от двери, шагнул в сторону лежащей Гульки, и тут крыльцо вывернулось из-под моих ног. Я хотел сделать ещё шаг, но тут увидел вспышку за «УАЗом», новую вспышку, и одновременно – удар в горло, куда я не ожидал. Я полетел боком, полетел головой вниз. И более не было ничего.

97

Не знаю даже, упал ли я. Быть может, повис бессильно где-то промеж почвою и стратосферой. Были только вспышки – разгул вспышек, каждая из которых несёт боль и ад, и ещё – знаки препинания, похожие на моих избранных юношей и юниц, пометы преткновения, маски и тантамарески в их взаимном сближении, человекам много хлопот доставляют они. Но аргументы бессильны. Двуногие изгнали логики, прямоходящие отвергли рассудительное, я же за рассудительное да обыденное никогда и не держался. А держался только за микроскопическое и неудобоваримое своё искусство, которым ныне обманут я. Мир со мною ведёт странную игру по законам отторжения. Отторгающий мир. С отторгаемым мной. Отторгающую игру.

Мне потом уже всё рассказали. Много позже. Полжизни спустя.

Гулька умерла до приезда «скорой». Истекла кровью. Я оказался подл и живуч и до «скорой» всё-таки дотянул.

Лучше бы наоборот.

Той же ночью меня увезли в областную больницу, операций мне сделали целую кучу, во время некоторой из них я впал в кому, в коей пробыл – незлобивый, недвижный, беспамятный – семь недель. Ни одной больше.

Со мной сидела сестра. Притащилась-таки из сухопарого и двуликого нашего городишки, из многотиражного сего прохвоста. Она меня обмывала, перестилала постель. Она не позволила отключить аппарат. Чертыхалась по-бабьи, в сердцах бранилась на беспутного братца. Всем, конечно, всё сделалось известным. Могла ли простая баба меня одобрять, зная в деталях моё мракобесие? Нет, простая баба только осуждать меня могла всею уверенностью своего бабьего нутра и своего незамысловатого сердца. Никакая баба не одобрит мракобесия, но лишь его произвольно и беспричинно осудит.

Поначалу я ничего вообще не слыхал, не осознавал, так было спокойнее. Я словно ничего не хотел слышать о вашем чёртовом мире.

И всё-таки я однажды вернулся. В тоску и в безвременье. Куда же ещё!

Ещё через три месяца меня перевели в тюремную больницу. В камеру же я попал незадолго до суда, после Нового года.

Из трёх моих ран самая мучительная – простреленная гортань. Говорить я теперь не могу, могу шептать и хрипеть. Говорят, что, может, и восстановится голос со временем, но вот же не восстанавливается пока.

Начиная с третьего месяца, ко мне каждый день ходил следователь, прежде его не пускали. По фамилии Пирогов, звать Леонидом Михайловичем. Он задал мне восемь тысяч вопросов, иные не по одному разу. Он-то мне всё и рассказал поначалу.

Кроме Гульки пострадавших более не было – всех моих деток из дома горящего вывели силой. Не забыли и Васеньку, он так всё и сидел на полу, со стенкою сросшись. Частично обгорела и баня, хлев и гараж не пострадали. А вот машину мою разгромили, раскурочили горожане наши любезные. Личности коих установить ныне не представляется возможным.

Поджигателя дома тоже так и не нашли. Подозревали отчима Таньки, но доказать не сумели. Да, он там крутился, его многие видели, но кидал ли коктейль Молотова… этого не заметил никто. Да и с чего б ему дом поджигать, в котором падчерица его обиталась?! А впрочем, может, как раз и было, с чего !..

Во время истребления нашего рассадника изрядно отличились доблестные менты, рассказал ещё Пирогов. Во-первых, действительно были пьяны: отыскались позже свидетели, заявившие, что и псиноголовый майор, и прочие его подручные обмывали в тот день новые погоны одного их приятеля. Во-вторых же, вся операция вообще была сплошным произволом и волюнтаризмом: кто-то шумнул «поехали!», вот они и поехали . А сработай служивые аккуратней да по закону – и Гареева была бы жива, да и Супов не словил бы три пули – в живот, в бедро и в горло.