Владимир Шапко - Синдром веселья Плуготаренко

Проков встал, наконец, с колен, снял Женькин колпак. С вешалки сдёрнул бушлат и шапку, хлопнул дверью.

Поламывая руки, Валентина заходила возле стола.

Под шумок Женька и Пальма стырили по конфете. С ёлки сдёрнули. Женька жевал шоколадную, Пальма носила длинный круглый леденец в обёртке. Будто необрезанную сигару. Подошла к хозяйке, чтобы та «обрезала». Хозяйка отобрала сигару. Нашлёпала как ребёнка.

Проков быстро шёл по морозной ночной Южной неизвестно куда. Никак не мог понять, больно ему или нет.

Ночью зачем-то упорно пытался вспомнить, когда у них с женой было последний раз. Сколько прошло? Месяц? Два?

Чтобы выяснить, как вор, покрался в спальню. В темноте его встретили жаркие женские руки. А дальше была лава, поглотившая его. Из которой он выскочил чудом, задыхаясь. И почему-то опять покрался к себе в комнату, на диван. Это было невероятно! Это ему приснилось! Жены он своей – точно не знал!

Утром всё, вроде бы, оставалось прежним. Семейным. Валентина, Женька, Пальма. Скандал вчера не разразился. Непонятно как, грозовые тучи быстро протащило мимо. Без последствий. Ни дождя тебе, ни града по башке.

– Галстук сегодня надень. Который я тебе купила. Ходишь всегда как ап о ка, – уже звучала ворчливая осмелевшая забота жены; жена гладила в углу на гладильной доске его рубашку.

Кто такой «ап о ка» Проков не знал. Спокойно ел. Однако следует ждать продолжения про «ап о ку».

– И вообще, когда пальто нормальное тебе купим? (Не апоку, понятное дело.) Когда перестанешь ходить в драном своём бушлате? Ведь стыдно с тобой по улице пойти. Идёшь рядом ремок ремком! (Целых два народных вечных от Валентины – «ап о ка» и « рем о к ремк о м». Сразу!)

Проков посмотрел на вешалку. На свой полевой верный афганский бушлат.

– А ты не ходи. Лучше – с Лёшей. Который в кожане и с ремнями до земли. – И Проков словно опять выглянул из-под ёлки. Правда, сегодня без колпачка на голове: – А, дорогая?

Скандал ещё мог вспыхнуть, начаться. Положение спас зазвонивший телефон. Валентина кинулась, схватила трубку.

– Да-да, Юра!

Прокова раздражала её манера говорить со знакомыми по телефону. Деланно заинтересованно, участливо. Она постоянно называла собеседника по имени. Точно чтобы тот его не забыл. Вот и сейчас: «Ты ещё клеишь коробки, Юра? И сколько выколачиваешь, Юра? А не тяжело тебе, Юра?» Таким частым повторением имени она словно стремилась заговорить слушающему зубу, втиралась в доверие. Хотела навек расположить к себе. С Проковым так она никогда не говорила. Проков смотрел на улыбчивую, сладкую рожицу с телефонной трубкой: Э-э, прохиндейка. Вырвал трубку. Скандал был опять забыт:

– Да, Юра!

И к своему удивлению тоже начал «Юра-Юра». Невольно заразившись от прохиндейки :

– Хорошо, Юра. Я тебя понял, Юра. Да-да, Юра…

Валентина быстро убирала со стола, чтобы поскорее смотаться на работу. Вчера всё обошлось, сегодня – неизвестно.

С ёлки Женька и Пальма по-тихому сдёргивали конфеты…

Вечером после работы Проков сидел на крыльце, курил. Смотрел на низкий, пришедший во двор закат. Идти в дом не хотелось.

Соседский кот-бандит шёл по верху зачерневшего забора как йог по вспыхивающим углям. Исчез. Сверзился или просто спрыгнул в свой двор.

Проков поднялся, толкнул внутрь дверь.

Мелкими глоточками Татьяна Зуева отпивала чай, поглядывая на подругу. Наталья сегодня была бледна и как-то нечётка. Вроде плохо отпечатанного фоторобота на розыск. На доске. У милиции. Похоже, что уже сейчас трусит. Ещё до встречи Нового года. С инвалидом этим. Может быть, зря всё затевается? Принесли ей домашнюю колотую утку. Утятницу даже Алексей здесь оставил. Готовь! Утку с яблоками, например. Инвалид ахнет. Нет. Сидит. Уже заранее умирает. Вроде и не слышит, о чём говорит Алексей.

Вздохнув, Зуева сама налила себе кипятка. Плеснула заварки. Оглядывала теперь кухню. Ладно, хоть чисто. Но ничего не изменилось после ремонта. Так же голо. Не повесила ни занавески на окно, ни тряпки на стену. Даже не сменила на столе изрезанную клеёнку. Как со своим инвалидом будет жить – неизвестно. Книги, конечно, читать хорошо, но как быть с бытом? Вряд ли инвалид живёт в таком же неуюте, в пустоте. Что мать у него такая же халда… Когда приехали с Алексеем из Африки – как будто и не уезжали. Всё в квартире было на месте! Ничего не тронуто, не переставлено, не переложено. Вплоть до вилки, ложки. За три года купила только торшер. Понятно, чтобы удобно было читать. И то: «Ты прости меня, Таня. Что без спросу поставила». Несчастная, зачуханная, навек затурканная баба.