Владимир Шапко - Синдром веселья Плуготаренко

Ага. Это эпиграф Мишин. И точно, дальше шло разъяснение: «Простите, Наталья Фёдоровна, это опять эпиграф к моему письму. А теперь читайте, пожалуйста, всё мое письмо к Вам:

«Здравствуйте, дорогая Наталья Фёдоровна!

Месяц назад я послал Вам письмишко, но ответа от Вас почему-то нет до сих пор. Я уже всякое подумал: Вы замужем, боитесь огорчить мужа, Вы просто не хотите отвечать, Вы (тьфу-тьфу!) заболели. Развейте мою тревогу, Наталья Фёдоровна, – напишите мне, пожалуйста». Дальше Михаил Янович коротко пересказал содержание первого своего письма. И с новой строки продолжил: «Как видите, Наталья Фёдоровна, жизнь моя теперешняя без Вас совсем безрадостная. На работе меня стали гнобить. Получаю всё время выговоры. То не так, это не так. (Стервозка одна особенно старается, по фамилии Зяблова, нашёптывает начальнику, шпионит за мной в парке, когда я прихожу туда и пишу на скамейке. Прямо некуда от неё скрыться!) К моим болям в колене добавилась и боль в шее. Иногда вступит так, что не могу голову повернуть. Хожу как загипсованный. Спросят о чём-нибудь – поворачиваюсь всем корпусом: а? что вы сказали? Прямо глухой старик. Большое неудобство. И телеграммы эти ещё! Всё время приношу людям смерть. А это очень нехорошо. Это всё отражается и на тебе самом, разносчике телеграмм. Чего я только не насмотрелся! Всё время мотаюсь между жизнью и смертью. То радость на лицах, когда готовы тебя расцеловать, то мгновенные неудержимые слёзы. Или того хуже – душераздирающий крик, который сдирает с тебя кожу. И всё гадина Зяблова!.. Впрочем, тут Вы о многом просто не знаете и многое не поймёте, поэтому не буду больше об этом.

Небезызвестную Вам Молотовник Аделаиду вижу почти каждый день. Через парк, видите ли, она ходит на работу. Но это уже не опасно. Потому что маскируюсь. Сижу в шапке величиной с ведро, лица почти не видать, с красными носом, хихикаю. Трудно, знаете ли, распознать в парковой снежной бабе бывшего своего жениха. Простите меня за этот мой горький юмор. Но мне очень тяжело, Наталья Фёдоровна. Постоянно думаю о Вас. И жизнь моя без Вас теперь безрадостна и опасна. Я – одинокий альбатрос, висящий над бушующим морем. Так и хочется мне крикнуть с высоты: «Наталья Фёдоровна, где вы? Откликнитесь!»

Простите меня. На этом заканчиваю.

С наступающим Вас Новым годом!

Любящий Вас Готлиф (Миша)»

Значит, письма мои он не получил. Наталья застыла с двумя листками, исписанными мелким почерком. В сознание проступил телевизор. К обкорнатому Сальвадору Дали добавилась известный литературный критик. Законодательница литературы. Критик, как где-то прочитала Наталья, без чувства юмора. Женщина с чёлкой и носом сапожком, похожая на русского пажа. Смотрела на склонённого Сальвадора, что-то говорила ему. Как выговаривала. Печальный Сальвадор взял руки в замок и ещё ниже склонил голову.

Значит, письма вынула из почтового ящика мама. Наталья всё смотрела на склонённого писателя и на серьёзную критикессу, похожую на русского пажа.

Забыв про ужин, ходила по квартире, делала что-то. Открывала кладовку. Подставив табуретку, полезла на антресоль, что-то доставала оттуда.

Зачем-то взялась стирать. Вцепившись в край ванны, сидела и покачивалась. «Малютка» Алексея Сергеевича рядом тряслась, ревела, выносила мозги.

Утром на главпочте купила конверт и листок бумаги. Отошла к большому столу с людьми, дождалась места, села и в единый дух написала: «Михаил Янович, дорогой! Я выхожу замуж. Прошу Вас, послушайте свою маму и больше не пишите мне. Желаю Вам счастья с другой женщиной. Наталья».

Быстро лизнула по клею и придавила конверт к столу.

В окошке для заказных писем и бандеролей ей сказали, что она забыла написать обратный адрес.

Постояла. Написала внизу конверта адрес Тани. Фамилию свою: Ивашова.

– Уведомление нужно?

– Нет.

По улице шла, ничего не видя от слёз.

– Куда прёшь, дура! Глаза разуй!..

В кабинете Прокова все столпились вокруг только что распакованного компьютера. Компьютер на столе смахивал на башку дауна. Вздутую, таинственную.

В кабинет уже входил на ручных костылях срочно вызванный из дому одноногий Кобрин. Скинул кому-то на руки шубейку, потом шапку, подкондыбал к столу, уселся и сразу начал командовать. Инвалиды заползали с проводами вокруг стола. «Да не туда, не туда суёте! – сердился Кобрин. – В тройник включайте штепселя! В тройник! Чайники!»

Наконец экран высветился. Кобрин начал работать. Был сосредоточен. Выскакивали и исчезали какие-то схемы, другие наслаивались одна на другую. От щелчков мыши, словно от бичей, наглядно бежали поперёк экрана загрузки. Инвалиды нависли над Кобрины, смотрели во все глаза.