Пётр Алешковский - Секретики

Сосуществовать с Сатаной, серьезно занимаясь наукой, было непросто. Молодым ученым, входившим в науку, стало понятно, что горы наработанного советскими историками материала требуют серьезного пересмотра. Взять хотя бы спор о роли варягов в образовании российской государственности – довоенная наука отрицала не только их роль, но и само наличие скандинавов в высших эшелонах древнерусской власти. “Варяжский вопрос” еще со времен Михайлы Ломоносова был возведен в ранг политического. Вопреки накопленным материалам, Рыбаков доказывал теперь, что славяне произошли… от древних охотников на мамонтов, живших в палеолите, и являются наследниками культуры Триполья. Ему было важно утвердить автохтонность славян, застолбить их извечное присутствие на территории СССР. Понятно, что такая древняя культура не нуждалась в чужаках, лишь изредка допуская наемников-варягов в свое войско. И это тоже сходило ему с рук. Серьезные ученые не ввязывались в опасный и бесполезный спор.

“Есть самое страшное для него возмездие, – заканчивает свой очерк Зимин. – Божий суд. Он неизбежно будет. И кара, которая постигнет Рыбакова, ясна: полное забвение”. Так и произошло, сегодня Рыбакова не цитируют, его фантастические построения питают только небольшую группу ряженых неоязычников, поклоняющихся дубам и Алатырь-камням.

Ближайший папин друг со студенческой скамьи, блестящий ученый-археолог Борис Ильич Маршак, сознательно переехал из Москвы в Ленинград, подальше от всевидящего ока академика. Он стал работать в Эрмитаже и занялся раскопками в Средней Азии, в таджикском Пенджикенте. Маршак настоятельно уговаривал отца последовать его примеру: “Рыбаков не даст тебе ходу, переезжай, займись Ордой или Востоком”. Но отец был упрям, бросать славянскую археологию он не собирался.

Когда я в студенческие годы работал один сезон у Маршака в Пенджикенте, на стене древнего здания нашли необычный и совершенно непонятный чертеж.

– Что это, как думаешь? – спросил меня Маршак.

Я внимательно рассмотрел рисунок, но ничего путного по его поводу сказать не смог.

– Вот-вот, загадка. – Маршак вдруг заулыбался. – Я знаю единственного человека, который может ее разгадать.

– Борис Александрович Рыбаков, – сказал он со всей серьезностью.

– Но он же фантазер и сказочник, – возразил я. – Вы же сами говорили.

– Сказочник, сказочник, но иногда может прозревать то, что другим недоступно.

Маршак произнес это так искренне, что стало понятно – он не шутит. И он рассказал мне, как однажды археолог Георгий Фёдоров заглянул в кабинет к Рыбакову, и тот, сверля глазами вошедшего, спросил грозным голосом:

– Георгий Борисович, кто я, по-вашему?

– Директор института, – последовал ответ.

– Нет, берите выше.

– Академик?

– Еще выше.

– Ну, право, не знаю…

– Я – Бог! – сказал Борис Александрович торжественно, затем рассмеялся и объяснил: – Я разгадал шифр Людогощинского креста!

Резной крест XIV века, поставленный жителями Людогощей улицы Великого Новгорода, давно привлекал исследователей. Обычная ктиторская надпись читалась легко: “Господи, помилуй всех христиан, на всяком месте молящихся тебе верою и чистым сердцем… Помоги поставившим крест сей людогощичам и мне написавшему…” Далее шел набор букв: “ФУIIМЛААССРРЛКССТСГВВВМЛФФЬЛААСС”.

Академик Срезневский, прочитав эту абракадабру, написал: “А что означает эта последовательность букв, может знать только Господь Бог”. Рыбаков в разговоре с Фёдоровым обыграл заключение дореволюционного ученого.

Было известно, что древнерусскими буквами в тексте обозначают числа. Рыбаков предположил, что пара букв – это сумма чисел, и эту сумму тоже можно прочесть как букву. Так он вычислил зашифрованное имя.

ФУ = 500 + 400 = 900 = Я

II = 10 + 10 = 20 = К

МЛ = 40 + 30 = 70 = О

АА = 1 + 1 = 2 = В…

К Господу обращался мастер, “Яков сын Федосов”!

Еще со студенческой скамьи папа понимал, что для изучения истории Киевской Руси одной археологии недостаточно, надо еще привлекать письменные источники. Но так уж сложилось, что археологи их слабо знают, а историки, в свою очередь, не очень осведомлены об источниках археологических. Исключение, пожалуй, составляет Валентин Лаврентьевич Янин. Работа в Новгородской археологической экспедиции превратила Янина больше в историка, чем в полевого исследователя, вещеведением он никогда и не занимался. Папа же после окончания университета всегда совмещал кабинетную работу с работой в поле, увлеченно строил типологические таблицы, помогавшие уточнять датировки вещей. Это занятие всегда считалось чисто археологическим делом.