Пётр Алешковский - Секретики

Защититься и издать книгу стало для деда делом принципа. Кеменовский лагерь писал отрицательные отзывы, защиту докторской откладывали восемь лет, что было необычно по тем временам. Текст диссертации даже рассматривали в отделе культуры ЦК КПСС и, кажется, признали идейно выдержанным, что в конце концов и решило дело. Пока длилось рассмотрение, дед глушил горе по-русски, запивал коротко, но сурово.

Один раз я видел его сползшим с дивана и храпящим на полу, но, вопреки бабкиным страхам, вид пьяного деда меня не напугал, за свой короткий век я уже повидал много пьяных мужиков и не придал этому особого значения. Причины дедовых запоев я узнал лишь после его смерти. Отношения с бабкой разладились, она ругала его, писала гневные записки, где укоряла деда в том, что он не оправдал ее ожиданий как ученый, что занимается чепухой. Одну из таких записок я нашел в его бумагах, внизу мелким и четким дедовым почерком было приписано: “Sic transit…”

Кажется, только я не замечал этого домашнего ада. Бабка находилась на грани нервного срыва, брак чуть не развалился. Но дед справился со своими демонами, поклялся больше не пить и слово сдержал. Вдобавок он перестал курить и больше к табаку не притронулся, словно наложил на себя строгую епитимью. На семейных сборищах он сидел мрачный и сосредоточенный, лишь иногда позволяя себе расслабиться, и тогда превращался в того легкого и веселого человека, которого я так любил. Он, наконец, защитил диссертацию и издал книгу. Имена любимых учеников в доме старались не упоминать.

Году в 1975-м или 1976-м, когда я уже учился в университете, на кафедре искусствоведения проходила очередная ежегодная конференция. Дед заявил на нее доклад. Названия я не помню, но в нем было ненавистное всем нам словосочетание “марксистско-ленинская эстетика”. Мы с дедом встретились возле кафедры, он ходил по коридору одинокий и потерянный, поговорил со мной и ушел в аудиторию, помню, мне было нестерпимо его жаль. И тут из-за плеча я услышал голос однокурсника: “Смотри, ну и доклад, одно название чего стоит!” – и он показал на дедово имя в списке. Я что-то проблеял и рванул прочь. До сих пор не могу себе этого простить. Струсил, не признался, что докладчик – мой дорогой дед Герман.

Последние десять лет прошли у него в борьбе с аденомой, переросшей в рак. Хирурги настаивали на операции и поначалу не ставили страшный диагноз, но от подобного хирургического вмешательства умер его близкий друг, и дед перестал ходить к врачам. Он, всю жизнь интересовавшийся наукой, поверил сомнительным лекарям и в результате запустил болезнь. Когда он снова обратился к урологам, делать операцию было уже поздно. Дед умер от рака на семьдесят третьем году жизни.

Как бы мне ни хотелось представить жизнь деда с 1930-х по 1960-е (когда я уже его помню), сделать это сложно. У нас в семье сохранились письма бабки, мамы, его друзей и учеников, в том числе и тех, с которыми он перестал общаться. После окончания университета, в конце 1940-х и в 1950-е, они постоянно бывали в гостях у деда с бабкой, вместе отдыхали в Акатове. Одному из них в 1949 году предложили место преподавателя в оккупированном перед войной Вильнюсе. Оказавшись вне привычной московской жизни, вдали от жены и сына, он часто писал деду, ласково называя его “мэтрик”. Эти письма и открытки 1949 года, которые он, скучая, иногда присылал по две в день, лежат в дедовом архиве. По ним видно, что тогда молодой искусствовед находился полностью под влиянием учителя.

Среди писем нашелся и такой документ, приведший меня в ужас:

Советское Информбюро при Совете министров СССР

№ а-45-50

11 июля 1950 тов. НЕДОШИВИНУ Г.А.

Уважаемый Герман Александрович!

По неполным данным, полученным Советским Информбюро, Ваша статья “Советское искусство славит великого Сталина” опубликована в следующих изданиях зарубежной прессы:

Болгария “Изгрев” 16.2.50 г.

Иран информация ТАСС № 57 10.2.50 г.

Турция информация ТАСС № 57 18.3.50 г.

Чехословакия “Обрана лиду” 9.3.50 г.

По получении дополнительных данных об опубликовании Вашей статьи Вам будет сообщено.

Об этой статье ни дед, ни бабка никогда не вспоминали. Я попытался найти оригинал, просматривал разные искусствоведческие журналы, но ничего не нашел и решил прекратить поиски, читать ее мне совсем не хотелось. Я снова начал изучать письма и открытки 1949 года, присланные из Вильнюса, причина разрыва становилась всё понятней.