Пётр Алешковский - Секретики

Вино появилось в нашей жизни рано, причем, насколько я помню, водку мы не пили. В отличие от старшеклассников, того же Клёпы или толстяка Боба Хайта из одиннадцатого дома, который в девятом классе на спор выпивал бутылку за четыре секунды. Он ложился на скамейку, закидывал голову и, раскрутив содержимое по часовой стрелке так, что оно завивалась винтом, вставлял бутылку в глотку, как пистолет в бензобак. Мгновение, и он уже эффектно бросал пустую бутылку через голову. Избавившись от стеклотары, Боб вставал, выдыхал и забирал выигрыш – еще одну бутылку водки, а затем, окинув собравшихся мутным взглядом, отправлялся домой. Он пил всю оставшуюся жизнь и умер несколько лет назад в одиночестве.

Водка нас не прельщала, другое дело вино или пиво, которые мы пили на “сейшенах” или в беседке во дворе тринадцатого дома. Впрочем, часто мы вообще не выпивали, просто слушали музыку и танцевали. В седьмом классе у нас появились новенькие – красавица Курдя и кривоногий обезьяноподобный Щука. Они приехали из Вашингтона, где работали их отцы, – отец Курдюмовой был журналист-известинец, а у Щукина – какой-то начальник в торгпредстве. У Курди были все пластинки “Битлз”, “Лед Зеппелин”, Джими Хэндрикс и многое другое, но больше всего мы балдели от “битлов”, их мы могли слушать бесконечно. В ее доме всё было более или менее чинно. Никакого алкоголя – только чай с печеньем, музыка и танцы. Щука жил около Белорусского вокзала. У Щукина-отца на столе стояла золотая статуэтка на мраморном постаменте – ощерившийся бульдог, привставший в броске на задние лапы. Золотая же табличка извещала: “ Mr. Stschukin ”. Неудобоваримая американская транскрипция русской фамилии нас восхищала. Щука с гордостью рассказывал, что статуэтку папе подарили друзья-американцы в связи с отъездом в Россию.

Новенькие быстро влились в нашу компанию. Держались они просто, не задавались и поражали нас свободным трепом на уроках английского. В Штатах они без конца смотрели телик, Курдя рассказывала, что уроки она делала в перерывах на рекламу. Словарный запас у обоих был не чета нашему, а произношение настоящее американское, с раскатистым “р”, в отличие от нашего “эталонного” английского, на котором, по уверению учителей, разговаривала королевская семья. В школе главное внимание уделялось интонации, что почему-то ужасно раздражало. “Райзинг тьюн, фолинг тьюн! и-и-и – вверх! и-и-и – вниз!” – эти припевки учительницы сидят в ушах до сих пор. Курдю было легко понять, слова она произносила четко и внятно. У Щуки же во рту всегда была каша, на каком бы языке он ни говорил.

Бабушка Щуки работала на табачной фабрике “Ява”, находившейся на задах их дома. Она была дегустатором табака, то есть получала зарплату за то, что просто курила сигареты! В доме повсюду лежали россыпи “Столичных”. Бабушка предпочитала курить их вне работы и, понятное дело, таскала домой тоннами. Учет контрабанде не велся, так что Щука тырил сигареты без зазрения совести и на переменах снабжал нас, начинавших тайно “смочить” в туалете.

Шведенко, немедленно превратившийся в Шведа, тоже появился в седьмом, но не с начала года. Они с матерью, старой бабушкой и братом-близнецом переехали в Москву из Фрунзе. Его мать, как-то связанная с кинопроизводством, устроилась работать на “Мосфильм”. Швед был прирожденный лидер-тихоня. Вроде бы и не заводила, и учился, как все мы, спустя рукава, но на одни пятерки (кроме английского, дававшегося ему с трудом). Он был худющий, сильный, с простым веснушчатым лицом и бледной кожей, делавшей его похожим на восставшего мертвеца. Швед много читал, знал Камю и Сартра, балдел, как и я, от Сэлинджера. Сэлинджера мы проходили на уроках английской литературы с Еленочкой. Молодая, веселая, с глазами, как маслины, стройной фигурой и пышной грудью, Еленочка не скрывала своей сексапильности, а скорее, подчеркивала ее – носила короткие платья с откровенным декольте или вельветовые обтягивающие брюки. Она жила в двухэтажном немецком домике прямо за школьным забором. Однажды мы увидели, как к ее дому подкатил огромный черный ЗИМ с частными номерами. На таких машинах простые смертные не разъезжали. Из кабины вышел молодой мужчина, крепкий, высокий, уверенный в себе. Он заулыбался, увидев замершую в дверях подъезда Еленочку. Учительница заметила нас краем глаза, слегка кивнула головой и направилась к своему гостю, прижалась к нему и поцеловала долгим поцелуем. Они недолго постояли обнявшись, потом сели в машину и куда-то укатили. Понятно, что после этой истории мы смотрели на Еленочку с нескрываемым восхищением, тем более что заниматься на ее уроках было интересно. Она много читала, любила Фолкнера, Томаса Манна и Германа Гессе, как и мой папа.