Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Имеется в виду Хосе Мария Серт (1884–1945) – испанский (каталонский) художник-монументалист, работавший в Париже. – Примеч. ред .

Текст является послесловием к переводу статьи Томаса Эпстайна «О пользе динозавров, или Les cas Эдуарда Родити», опубликованной в первом – и единственном – номере «Поэзии и Критики». – Примеч. ред .

Франкофонный вариант имени Эмиля Мишеля Чорана (1911–1995), философа румынского происхождения, с 1941 года жившего во Франции. – Примеч. ред .

Литературная партия «новых» отстаивала преимущества прозы в качестве высокого и, более того, поэтического слога. Под воздействием авторитета Фенелона аббат Дюбо в своих «Критических размышлениях о поэзии и живописи» (1719) признал, что «…божественная искра Поэзии состоит не в умении рифмовать, а в способности найти такие образы и выражения, которые могут вдохнуть жизнь в изображаемое», что фактически санкционировало развитие французской школы поэзии в прозе. Такое образцовое произведение романтизма, как «Гений христианства» Шатобриана, уже сочетало в себе формальные достижения «прозаической поэмы» и тот обострённо личный лиризм, который привнёс в европейскую литературу Руссо своей «Исповедью».

Популярная в романтическую эпоху форма исповеди была разработана такими литературными произведениями, как «Рене» Шатобриана (1802), «Оберман» Сенанкура (1804) и «Адольф» Констана (1815). Интересно, насколько значительно беллетризованная фигура Рене повлияла на персону рассказчика в собственно автобиографических «Замогильных воспоминаниях» Шатобриана. С перевода на французский язык «Исповеди англичанина, употребляющего опиум» начал свой литературный путь создавший впоследствии знаменитую «Исповедь сына века» Мюссе. Пересказывая «Исповедь…» для своей книги, Бодлер стремился, во-первых, исправить некоторые погрешности этого перевода и, во-вторых, дополнить его изложением появившейся в 1845 году и ещё неизвестной во Франции «Суспирии».

Именно опубликованные вскоре после его казни «Воспоминания», а не подражательные стихи, принесли литературную славу осуждённому за разбой и убийства Пьеру Франсуа Ласенеру (1803–1836). Созданный им образ поэта-убийцы (нашедший подражателей вроде известного Моррисе) повлиял, как считается, на «Песни Мальдорора» Лотреамона и навеял Бретону определение «идеального сюрреалистического акта» из Манифеста сюрреализма (оказавшись в гуще толпы, разрядить в неё наугад два револьвера). «Воспоминания» Ласенера сопоставляют с книгами Жене. Отрывки из прозы Ласенера были приведены Бретоном в «Антологии чёрного юмора» по соседству с эссе Де Квинси «Убийство, рассматриваемое как изящное искусство».

Эстетика «готического» в прозе Уолпола была удостоверена положением Бёрка, что источник возвышенного – то, «…что так или иначе ужасно» (1757). На восприятие описаний кошмарного и сверхъестественного в XVIII в. повлияли и «иероглифические» трактаты масонов, с которыми безусловно связан «Влюблённый дьявол» Казота. Принципиальное совмещение потустороннего и реального принадлежит уже романтикам. В частности, образцы чисто онирической литературы, впоследствии разрабатывавшейся символистами и сюрреалистами, восходят к «Смарре» Нодье (1821), который вместе с тем активно способствовал беллетризации и тиражированию романтических приёмов.

Это работа Моро «О гашише и психическом отчуждении» (1845). Готье описывал встречи в кругу художников Буассара, в которых принимали участие, среди прочих, Домье, Карр, Нерваль, Дюма, молодой Бодлер и, в качестве зрителя, Бальзак. Трудно удержаться от удовольствия привести отрывки из пригласительных записок, которые Буассар посылал Готье: «Мой дорогой Теофиль, у меня принимают гашиш в следующий понедельник 3 N-ря, под наблюдением д-ров Моро и Обера Роша… Ты примешь участие в скромном ужине и подождёшь галлюцинацию…» – «Гашиш назначен на понедельник 22… И вот ещё предложение. Мы нашли в себе потребность отобедать в пользу поляков, или всех остальных, по 5 фр. с каждого, в следующую среду…» Водевиль о комических эффектах опиума был популярен в Париже в годы июльской монархии. В Петербурге желающие отведать лучший опиум, чем предлагали аптеки, могли приобрести его, как и описывает Гоголь, на базаре у персов.