Лев Николаев - Тополиный пух - Послевоенная повесть

— Ты что? — отскочил в сторону Сережка. — Ты что пихаешься?

— Тихо, тихо, оголец…

И он смазал ладонью по Сережкиному лицу. Тетя Клава и стоящие в очереди возмутились. Но что они, в конце концов, могли поделать с нахалом, который как ни в чем не бывало уже требовал стакан воды.

Парня Сережка видел впервые. «Кто он? Откуда взялся?» А тот уже пил газировку, косо поглядывая на Сережку, который, отступив назад, лихорадочно строил планы мести. «Вот выбью сейчас у него стакан…» И Сережка, конечно, выбил бы! Он даже прикинул, с какой стороны это лучше сделать, еще бы секунда, и тот бы умывался своей газировкой. Но тут неожиданно в магазине появился Японец. Он сразу же обратил внимание на раскрасневшегося Сережку.

— Ты что здесь? — подошел он к нему.

— Да вот… Оттолкнул его этот жирдяй, — высунулась из своего оконца тетя Клава. — Взял и оттолкнул… А он стоял здесь, как все, в очереди…

— И по лицу еще добавил, — пропищал старичок в белом, как и его бородка, пиджачке.

Парень смерил взглядом Японца и не тронулся с места. Он тянул газировку, всем своим видом показывая, что право сильного — за ним.

— Пошли потолкуем, — подняв плечи, приблизился к нему Японец.

— А что ты?

— Ничего, — Японец сплюнул сквозь зубы.

Они вышли из магазина, и тут же короткий удар Японца в живот свалил парня на землю. В секунду пропал с сапог блеск, серой пылью покрылись брюки.

— Ты что? — кричал теперь уже парень, пытаясь подняться. Но Японец не давал. Засунув руки в карманы, он пинал ногой парня, приговаривая:

— Уродовать сейчас буду! Уродовать!

В руках у него блеснула бритва.

Как казалось Сережке, в карты ему везло, и он больше выигрывал, чем проигрывал, хотя в общем-то никогда не подсчитывал выигрыши. Но сегодня не фартило — в кармане осталось только тридцать копеек, и потому, почувствовав досаду, он отошел от лавочки. «Надо же! В третий раз бары получились…» Однако желание играть не пропало, и Сережка вскоре снова оказался среди ребят, от которых метавший банк мушкетер-Женька уже требовал, чтобы они показывали деньги, прежде чем брать карту.

— Предъяви, — говорил он кому-нибудь из протягивающих руку, — тогда дам…

— Отвечаю!

— Говорят, предъяви, — настаивал Женька.

Он чувствовал себя хозяином положения и куражился, как мог.

Деньги предъявляли.

Однако Женька не стал требовать, чтобы Сережка показывал деньги, поверил и так.

— Черт возьми! — прошипел про себя подросток, увидев, что опять перебор.

Через несколько минут он снова попросил карту, но на сей раз Женька уже заволновался.

— Денюжки, — сказал он. — Изволь расплатиться. И банкомет назвал сумму.

— Я на все… На отыгрыш…

— Денюжки, — повторил Женька и снова прошел улыбкой по лицам ребят.

— На тельник! — выпалил Сережка, настойчиво протягивая руку, и, чтобы удостоверить, что решение его твердое и окончательное, даже распахнул ворот рубашки.

Весть о том, что Сережка проиграл мушкетеру-Женьке тельняшку, быстро разнеслась по всему двору. А еще говорили, что Сережка продешевил — тельник стоил дороже.

На другой день Сережка сидел на лавочке один. Делать ничего не хотелось и к ребятам, которые толклись у подвала, тоже не тянуло. Тем более что там был Женька.

Во двор въехала машина и остановилась у третьего подъезда. Ее кузов был забит мебелью и узлами. Низенький военный выпрыгнул из кабины так, будто хотел куда-то бежать, но, заметив у подвала ребят, остановился. Потом Сережка увидел, как военный направился к ребятам и, подойдя ближе, что-то спросил. В ответ раздался дружный хохот. Это Сережку уже заинтересовало, и он поднялся с лавочки. Военный, оказывается, рядился насчет выгрузки машины.

— Ну а если серьезно, пацанва, — смотрел он на ребят. — Я же не бесплатно прошу…

— А сколько заплатишь? — спрашивал Женька.

— А сколько хотите? — перешел уже на деловой тон хозяин вещей.

— А сколько не жалко?..

И вдруг военный понял, что этот чернявый носить мебель вовсе не собирается, а просто смеется над ним.

— Ну, хотите… — повысил он голос и назвал сумму.

Как захотелось Сережке крикнуть, что он согласен. Представились деньги, много денег, на которые, конечно, можно было бы отыграться у Женьки, а главное, вернуть свою тельняшку. Но не мог же он сказать сейчас, что согласен, если другие молчали. Ребята ушли. Он снова остался один — опять не захотелось быть с ними, и на душе стало муторно. Сережка никогда не думал, что так бывает, когда остаешься один.