Натан Энгландер - Ради усмирения страстей [Литрес]

– Нет! – кричит Ципи и зажимает ладонями рот. Поджимает под себя ноги и перегибается через ручку кресла. – Не может быть.

– Я не хотела, но так вышло.

– Шломи! – говорит Ципи. – Иноверец, Рухама. И в два раза тебя моложе. Невозможно. Подумай о детях. У этого парня кольцо в губе.

– Холодное, как лед, – говорит Рухама. – И горячее, как огонь.

– Надо это прекратить, Рухама.

– То же самое я ему говорю.

– Но он не слушает, – говорит Ципи. – В нем говорит желание. Он знает, что это невозможно, но не желает слушать. Он ищет новой встречи с тобой. Чтобы ты, глядя прямо ему в глаза, сама сказала «это невозможно».

Это признание изменило все. Ципи трудится вдвое усердней прежнего. От Рухамы требуется только одно: не спать днем, чтобы снова и снова повторять свою выдумку. Каждый раз она сочиняет новые подробности. Ципи слушает ее, а руки ее так и летают, она округляет глаза, ахает и только тогда на секунду останавливается. Снова и снова она отговаривает Рухаму, а потом придумывает хитрые планы на случай, если они решат бежать.

– Как думаешь, он примет нашу веру? Пойдет ему борода?

Ципи передает Рухаме все прямо в руки, чинно и уважительно, проявляя заботу и поддержку. Передает все, кроме телефона. Она нажимает на «отбой», когда звонит рассыльный, а он звонит снова и снова. Иногда, прежде чем положить трубку, она тихонько дает советы. «Забудьте», – говорит она. «Я знаю, это больно, – говорит она ему, – но так продолжаться не может».

Рухама, как ни странно, не чувствует себя такой уж виноватой. Нечего было верить в такую чушь. Оно и к лучшему. У нее будет еще несколько недель. Остался месяц до Песаха. Парик почти готов.

Утром полдевятого Рухама заканчивает парик. До Песаха еще десять дней. Парик тяжелее всех ее прежних, вещь солидная, многодельная. Рухама обычно не бреет голову, но красота требует жертв. Рухама включает в сеть машинку для стрижки и с первого захода стрижет себя под ноль.

Просовывает руки в шапочку, натягивает ее на оголенную голову. Шапочка сидит как влитая. Свесив голову между колен и придерживая парик кончиками пальцев, она закидывает голову вверх, ощущая всю эту массу взметнувшихся, рассыпающихся волос, локон за локоном пружинно ниспадающих на спину.

В зеркале она прощает себе все недостатки. Глаза покраснели, веки припухли, но она этого не видит. Она в восхищении, до чего потрясающая, поистине прекрасная, эта грива идеальных волос. Один только вес чего стоит, успокаивающий вес, надежная масса локонов, обрамляющих ее лицо. Величавая красота. Она уже представляет, как сядет перед Навой, тряхнет головой, и волосы рассыплются за спинкой сиденья, прямо Наве на колени. Смятение. Шепот по рядам. Мужчины зашикают, призывая к тишине, и уже никто никогда не скажет, что она запустила себя. Нава увидит лицо Рухамы в девическом обрамлении. Будет помнить, кто из них красивее.

Десять дней – это долго. За это время можно скоропостижно умереть. Или случится пожар и сгорит и дом, и подвал, и стенной шкаф со спрятанным париком. Наверное, стоит надеть его в шабат. Рухама берет карманное зеркальце, медленно поворачивается на табуретке, чуть отклоняется назад, любуется. Надо съездить в город. Опробовать его.

В поезде полным-полно служащих из пригорода – они поздним утром едут на работу. Рухама буквально чувствует, как они поглядывают поверх газет, физически ощущает мужские взгляды, когда они дуют на свой кофе, зажав между ног дипломаты.

У Рухамы наготове двадцатка для Джамаля, она держит ее в кулаке. Пытается вести себя естественно, хотя пылающие щеки выдают ее волнение.

Но не успев и слова сказать, Рухама бросает купюру, хватает журналы и поворачивается к Джамалю спиной.

– Очень даже ничего себе, – говорит Джамаль. – Красиво смотрится.

– Что, простите? – говорит Рухама, задирая нос – впервые за многие годы кокетничает. И, зардевшись от смущения, поспешно отходит в сторону. Но чувствует, как он облокотился о прилавок.

– Красавица, – говорит он. – Повернитесь-ка еще раз, чтобы я мог получше разглядеть.

Шломи должен так сказать. Пусть все они теперь просят ее повернуться, пусть видят, что проворонили. Она раскрывает журнал. Ищет новую рекламу шампуня, почему-то ожидая увидеть на странице себя. Но там снова та женщина, резвится на игровой площадке в Центральном парке, висит вверх ногами на перекладине. В этот день в Центральном парке много мужчин с детьми. Рухама по-свойски подмигивает женщине. У них с Рухамой общий дар – великолепные волосы, обрекающие их на то, чтобы всегда быть в центре внимания.