Александр Шакилов - Лишние дни [СИ]

И кажется, что мы смотрим на совершенно чужих людей.

Но на самом-то деле мы видим себя.

Потому что зеркала всего лишь отражают.

Нас.

— Кэндимэн!!!

На миг я замираю.

…следующая остановка «Остановка сердца», заранее готовьтесь к выходу! Сполна оплачивайте проезд! В салоне работает кондуктор: приятная худощавая женщина в тёмном плаще и с сельскохозяйственным инструментом в артритных руках!..

Может, не ерундень?! А вдруг?! Но — ничего. Я расслабляюсь и шумно выдыхаю. Ну, не бред, а?! Гавно всякое в голову лезет, блин…

Резко!

Вдруг!

Открылась!

Дверь!

Рядом!

Со!.. Мной!..

Мама, что это?!! Неужели?!!

Рука.

Из темноты.

Шарит.

По стене.

Ищет.

Меня!! Меня же ищет!!

Рука.

Нащупывает.

Выключатель.

КЛАК!!!

Свет.

Свет отбрасывает меня к стене. Бьёт об стену головой. Прижимает к обоям спиной. Тяжесть в мочевом пузыре. Меня!! Меня же ищет!!

— Шакил, ты чего? — Кабан входит, закрывает за собой дверь, выключает свет. — Идём пить.

Ага, идём. Щас, я только трусы постираю, а то, понимаешь, полные штаны рыжего. Ну, ты, Кабан, ёп твою мать, и даёшь. Нельзя же так. Меня пугать.

Наливаю себе сотню сэма — надо ж выводить себя из предынфарктного состояния, реанимировать трясущееся тело прямым массажем печени.

— А ты бычок в мусоропровод, — спрашивает у Хрюши Ольга, — выкинул? Соседи ругаются, когда грязно на площадке.

— Не, соседи ругаться не будут: ты же с утреца веничком раз-два-туда-сюда — и нормально. Чего им тогда ругаться?

Смолчала, утопала в спальню. Кабан, похабно оскалив резцы, за ней.

Сидим, курим. Ни Ольги, ни Кабана.

Заходим. Без стука.

Картина: Ольга спит, Олег сидит рядом, читает вслух «Декамерон». Ню-ню, самая литературка на сон грядущий…

Без пятнадцати три: закрываю за пацанами. Слон совсем уделанный, а ведь ему завтра, пардон, уже сегодня, в семь сорок пять на развод — сдавать зачёт по стрельбе.

Раздеваться я не стал. От греха подальше. А то не приведи Господи, нагрянут посреди ночи родители. Особенно — крупных размеров папа. Доказывай потом, что ты (я) всего лишь старый приятель и, вообще, ночь, далеко, лень, немного пьян и не верблюд. На диванчике завалился. И заснул, спустя некоторое, положенное для вертолётного стрекотания, время.

Сплю неспокойно. Сниться, что тридцать лет мне и три года. И не просто тридцать лет и три года, а что сторож я на заводе и нет у меня ни машины, ни дачи. Даже занюханного мобильника — и того нет. Кошмар какой-то. Даже в пот кинуло. Во сне.

А надо заметить, люди добрые, что сплю я очень чутко. От каждого шороха просыпаюсь. У меня такая привычка с детства осталась. С тех пор, как вычитал у Фенимора Купера, как благородные делавары свои скальпы пачками спасают он ненасытных империалистов, просыпаясь лишь заслышав писк страдающей запором мышки. Причём страдалица в двух километрах ниже по течению Ниагары, глубоко в норке — копать три метра, хрен достанешь.

У Овчаловой мышей, конечно, не было, и проснулся я оттого, что стою и ору. Громко.

Ольга тоже. В смысле, громко. Орёт и стоит. Где-то напротив меня: в темноте не видно.

В общем, стоим, орём.

Не, ну я-то нормально ору:

— А-а-а-а-а-а!!

А вот Овчалова… Н-да…

— Where are you?! Where are you?! There is…?!

Вот так вот дословно.

А я, соответственно, по-нашенски продолжаю:

— А-а-а-а-а-а!!

— Where are you?! Where are you?! There is…?!! — пуще прежнего голосит.

А потом я задумался (не прекращая голосовые связки напрягать): чего ору-то? А Овчалова чего? Случилось что? Так, если куда, я рядом — защижу (или защичу? защитю? защисчу?..).

Подумал — и орать перестал.

А она — нет:

— Where are you?! Where are you?! Сho is it?!

— Да я это, Киса, я. Щас свет включу.

— Кто — я?!

— Головка от болта. Шакил, кто же ещё…

— Какой — ШАКИЛ?!

Ну вот, думаю, Овчаловой с перепою совсем соображалку закоротило: своих не узнаёт и грубит по-английски.

Свет врубил — стоит рядом, в одеяло закутанная, глазища перепуганные навыкате, и губы поджала:

— А ты чего здесь?

Узнала, значит. Уже хорошо.

— Дверь надо было закрыть. Кому-нибудь, — говорю и вдруг понимаю, что у меня от пережитого стресса колени дрожат. — Ты чего орёшь, дура?! Людей пугаешь? Меня? Совсем што-ли? Делать нечего?

Как мы потом смеялись! Адреналин со смехом выходил — долго выходил, и смеялись долго. Лёжа в разных постелях. Хотя в тот момент я чуть было не забыл, что мы всего лишь старые приятели. Это от перепугу всё.

Оказалось, Ольге срочно захотелось на горшок по-маленькому (я из-за этого по-маленькому чуть по-большому не сделал). Она поднялась и пошла — и вдруг диванчик, рядом, в темноте, жутко рыгнул пружинным треском (это я на другой бок перевернулся, пребывая в полнейшей растерянности: мне тридцать лет и три года, а мобильника как нет, так и не нарисовался).