Александр Шакилов - Лишние дни [СИ]

— Шорты?!

— Шорты.

— А чего это они? — а в голове: путч, заговор, секта, массовый психоз…

— Они на шашлыки собрались, я сам слышал. В столовой неделю уже мяса не дают. А перед шашлыками, видать хорошо подкрепились. Водочкой.

— А-а-а, — успокаиваюсь: коль подкрепились, значит норма, а я-то, фантазёр, ёлы…

Гимн смолкает. Шорты в предельно-подъёмной точке провисают спустившим членом: ещё красным, но уже вялым вследствие полнейшего штиля, или по другой политической причине.

Учительницы с трудом различимого женского пола — медлительные коровы! — покачивают обширными ягодицами в направлении посадки. Терминатор, физкультурник, переебавший половину этого стада (и примерно столько же старшеклассниц), и Алексей Николаевич, просто хороший человек-историк, возвращаются в корпус. Спустя недолго, громко звенят рюкзаками и ускоряются вслед ушедшим в леса, сгибаемые тяжестью также шашлычных сумок. Пастухи, хе-хе, чабаны.

Пару-тройку часов спустя. Было: распитая с девочками водка. Сейчас: сладкая нега и никотиновое желание, жить всё-таки можно даже без шашлыков. Я сижу на балконе, курю и смотрю на фонарь, демаскирующий асфальтовую дорожку. Вокруг фонаря вьются насекомые: разные, но преимущественно комары. Неторопливо перемещаю фокусировку зрачков на беременно-полную Луну и задумываюсь: а какие насекомые возле Луны круги наворачивают? не ну, без кровососущих не обошлось, понятное дело…

…я пою эту песню для Тех, Кто Свалился С Луны…

— Идут, — голос Кабана вторгается в моё уединение.

— Кто?

— Стукач и Каркуша.

С трудом возвращаюсь в реальность. Можно сказать, с Луны падаю. Какой Стукач? Какая Каркуша? А-а, Стукач и Каркуша.

Стукач — это Мина Васильевна, она ещё мою матушку «рідної мови навчала», ей лет семьдесят, не меньше. А погремуху Стукач она заработала у флагштока в этом колхозном году, когда на линейках обличительно зачитывала списки «палат с претензиями»: постели не застланы, сгущёнка равномерным слоем покрывает треть запорошенного сигаретным пеплом стола, включая лобзиком попиленные ножки (кто-то ж не поленился — из дому инструмент приволок), сломана тумбочка, на дверце накарябано неприличное слово (писал мужчина — девочкам такое знать ещё рано), наблёвано морковью и солёными огурцами в углу, причём поверх вчерашних яблок и арбузов…

Критику никто не любит, вот потому Мина Васильевна стала Стукачом. А ещё она обожала рассказывать о моих грязнючих и офигительно вонючих носках. Детишки дружно ржали, но мало кому известно, что благодаря любимым носочкам — расцеловал бы, родимые! — я чуть ли не единственный на весь лагерь остался при сигаретах.

Под непосредственным руководством Мины Васильевны несколько впоследствии презираемых преподавателей произвели осмотр личных вещей учеников, пока те горбатились под обжигающим солнцем на сборе кабачков и ни о чём не подозревали. Был коварно изъят трёхнедельный лагерный запас сигарет (водку, как продукт жизненно важной необходимости, мудрые дети в первую же ночь предусмотрительно спрятали в соседнем леске — ящиками под покровом темноты выносили). Меня же от конфискации табака избавили обожаемые стоячки, которые я утром в сумку засунул. Подальше от стукаческих глаз, чтоб обо мне на линейке опять не вспоминали. В сумке этой сигареты и лежали. А тот или та, кто содержимое проверить соизволили, увидев мои двухнедельники, — расцеловал бы, дырявые! — далее углубляться постеснявшись. Взыграла, видать, совесть, ощутив полной грудью июльские ароматы. К тому же в чужих вещах рыться нехорошо и неприлично. Воспитанные люди так не поступают. Тем более с высшим образованием. Тем более учителя. Даже если над ними стоят сотни Стукачей.

Вывод: пахучая ломкость носков есть мощный стимулятор, возбуждающий определённые участки головного мозга и выталкивающий из смрадной бездны педагогики атрофированные остатки врождённой интеллигенции. Короче, курево осталось при мне.

На вечерней линейке Мина Васильевна не обошла вниманием нашу палату: постели не застланы, сгущёнка равномерным слоем покрывает треть запорошенного сигаретным пеплом стола, сломана тумбочка, наблёвано в углу… Шакилов опять не постирал носки. Детишки, покачивая опухшими ушами, дружно ржали, но мало кому известно…

Каркуша — наша англичанка, Ирина Леонтьевна, лет около шестидесяти; выкрашенные в рыжий цвет остатки волос и отрывистый, каркающий, голос — бурная молодость, прокуренный голос, ни разу замужем.