Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Из письменного донесения Сороки:

«Уже на площади Гусь стал вести себя чрезвычайно нервозно, постоянно осматривался, крутил головой и вообще вел себя, как человек, ожидавший с кем-то встречи. Гусь внимательно смотрел на каждого прохожего, я не исключаю, что он установил с кем-то визуальный контакт. От памятника он отходил последним и незаметно провел по фонарному столбу рукой. Осмотрев потом это место, я увидела несколько царапин, возможно, это были сигналы. Особенно напряженно Гусь вел себя в ресторанчике, нарочито зевал, хотя спать ему не хотелось, в каждом его жесте чувствовалась заданность, даже на деда-официанта он смотрел нарочитой тучей. Мне показалось, что и свой рассказ он начал с какой-то целью, характерно, что в начале он очень нервничал, комкал и проглатывал слова, потом несколько успокоился, в конце рассказа на глазах у него на миг блеснули слезы».

Я попытался сам восстановить затуманенные самогоном события. Никогда не верю полностью донесениям агентуры, особенно, ПОСЛЕ какого-либо события, обычно они подгоняются под исход, благоприятный и для агента, и для начальника. Ты обратил внимание, старина, на «блеснули слезы»? И это у Гуся, который своими руками придушил с десяток вражеских агентов! Что произошло? Это еще надо раскрутить. Не подмешал ли дед какой-нибудь гадости в мой самогон? Что было дальше?

Сорока, поглаживая, дополнила: после сабантуя Тетерев пожелал взглянуть на музей марийского деревянного зодчества, за ним увязался Гусь, который уж если и занимался туризмом, то делал это, как истинный немец, по полной программе. По свидетельству Тетерева, Гусь прошагал с ним лишь милю, но потом передумал и двинулся обратно на корабль. Вот и все. Объявить о ЧП urbi et orbi? Бежать сразу же в город и искать его? Не будем паниковать, подождем до вечера.

Мою задумчивую паузу Сорока восприняла как руководство к действию и вновь нежно затрепетала хвостом. Помнишь, Джованни, что случилось в Риме в 240 году с основания города? Молодой римлянин встретил у подножия Целийского холма римскую даму по имени Вероника. Она была глухонемая. Ничего не подозревая, он спросил ее, каких сенаторов видела она наверху, причем со свойственной твоему народу живостью жестикулировал руками. Не понимая его слов, дама, естественно, вообразила, что он требует от нее того, о чем она думала сама, и знаками пригласила его пройти к ней в дом. Вот так. Все они такие, не только глухонемые.

Но я думал о Розе. У розенкрейцеров роза — есть символ йони, ассоциируемый с плодородием и чистотой. Растение раскрывает бутон и потому считается символом духовного развития. Красный цвет розы говорит о крови Христа, а золотое сердце, скрываемое в середине цветка, соответствует золоту, скрытому в человеческой природе, роза символизирует сердце, эмблему любви и сострадания, у греков она была символом восходящего солнца. Тезей, превратившись в золотого осла (помнишь Апулея?), возвращает себе человеческий образ, поедая священную розу, подаренную ему египетскими жрецами. Розу.

Тут появился капитан, уже буховатый, и, еле шевеля плавниками, пригласил нас на маскарад, устроенный туристами. Какими туристами? Я арендовал теплоход лишь для нашей компании, в чем дело? Капитан объяснил, что получил радиотелеграмму из своего пароходства взять на борт три автобуса с русскими туристами в Козмодемьянске. По морде было видно, что алкаш явно хитрил, инициатива принадлежала ему, и нажился он на этом немало.

Происки, в которых нужно разобраться. Вышел из каюты. Навстречу муторно двигались долгоносики-толстяки в арабских одеяниях в сопровождении закутанных в чадру дам и визгливых детей, прыгала и орала бабища с пиратской повязкой на глазу, растопыривая прокуренные пальцы в бриллиантовых кольцах, словно собиралась задушить. Торжественно шествовала толстозадая с факелом (к счастью, незажженным), вдруг у самого уха завопила квадратная рожа с колесами вместо рук, налетели русалочки, индианки и Баба-яга в белых панталонах и с метлой, трое мужиков в юбках исполняли танец лебедей, дрыгая волосатыми ножищами. Топали ногами, прыгали и задирали юбки, дети потеряли голову, заведенные весельем взрослых, носились по всему кораблю. Тут пристала Курица, заколыхалась, словно гигантский окорочок Буша в черной шляпке и с сумочкой. Что бы сказал по этому поводу товарищ Сальвадор Дали, человек, которого так мучила и изводила засохшая сопля на кафеле в туалете, что он ударил по ней и занозил руку?