Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

На оперативном совещании докладывал Коршунов.

План мероприятия: сначала по бокалу шампанского, затем купание и прогулки, в шесть — плотный обед, снова перерыв с танцами и снова перекус, затем — долгожданный разъезд. Пригласит ли турок Марию в свою машину? Уверенность была стопроцентной, но все же предусмотрели на всякий случай прямо попросить его довезти Марию, сославшись на нехватку транспорта. Ни у кого не было и тени сомнений, что янычарская душа не подведет, не даст отходную. Очертя голову, бросится в капкан.

— Фото выйдут отличные, представляю, как он задрожит, когда мы все это вывалим! — завершил свою речь Коршунов.

Беседин улыбнулся и сжал экспандер.

— Ваша беда — это шаблон! — повернулся он к Коршунову. — Не дай бог, вы станете начальником, тогда вы превратите КГБ в большое порнографическое фотоателье.

Коршунов привстал от изумления, волчья челюсть приоткрылась и хапанула воздух.

— Никаких фото! — сказал Григорий Петрович. — В разгар их любовных утех явится муж.

— Но у Маши нет мужа! Где мы его возьмем?

— Вам когда-нибудь изменяла жена? — неожиданно спросил шеф.

— Никогда! — ответил Коршунов с таким пафосом, что все расхохотались.

— Это хорошо, — заметил Беседин. — Интересно, что бы вы сделали, если бы застали в постели жены другого мужика?

— Да морду бы ему набил! — не задумываясь, резанул Коршунов.

— Наконец-то я слышу слова мужчины, — Григорий Петрович растянул рот в такой широкой улыбке, что и лоб его, и бритая голова поехали морщинами. — Только имейте в виду: если на нем останется хоть маленький след, я направлю вас младшим опером в город Нежин. Будете там солить огурчики!

Молчаливая Алла, фиксирующая основополагающие тезисы совещания в пронумерованном блокноте (листки после перепечатки уничтожались по акту) радостно улыбнулась: она терпеть не могла Коршунова за грубость и настырность — очень даже неплохо, если турок наставит ему в драке синяков. Колосков закивал головой, он вообще считал, что с начальством всегда надо соглашаться и больше кивать.

— Геннадий Николаевич сделает это лучше всех! Да и вид у него солидный, только бы нашего «Османа» не хватил удар! — сказал он.

Соломоново решение.

Наконец, суббота.

Кортеж машин промчался по Можайскому шоссе на Успенское, затем через мост к Николиной горе, затем — на дорожку с запретным знаком, сторож суетливо открыл ворота, и лимузины въехали на ухоженную дачу. Колосков встречал гостей в сером льняном костюме и белой рубашке-апаш, Григорий Петрович в ностальгии по безвозвратно ушедшей юности позволил себе полотняные штаны, рубашку-сетку с короткими рукавами и начищенные зубным порошком тоже полотняные ботинки. Кемаль, считавший московское лето холодным, приоделся в синюю тройку из тончайшей овечьей шерсти, предусмотрительный Ивановский набросил на всякий случай (мало ли, кто придет?) летний в полоску костюм, купленный недавно в Стамбуле, и теперь мучился от жары и держал пиджак в руке, выслушивая тихие упреки Риммы Николаевны. Они, упреки, были совершенно справедливы: кто сказал, что будут «все свои», толком не узнав от Колоскова, кто же эти самые «свои»? Не потому ли она надела — о ужас! — сарафан, правда, не забыв о драгоценностях, что несколько спасало ситуацию? А вот Алла красовалась во французском костюме (числившемся, между прочим, в инвентаре КГБ для представительского использования), а надменная шлюха из Большого, эта претенциозная девка с явно краденой фамилией, об участии которой в пикнике Ивановская и вовсе не подозревала, просто блистала, просто блистала… Невыносимо. И Римма тайно страдала, прикрывая муки артистической улыбкой.

Хватало и еще разного народцу, игравшего роль листьев, окаймлявших изысканный букет, держались они тихо (между прочим, и в званиях были всего лишь лейтенантских, и потому не лезли в пекло поперек батьки), говорили, словно шуршали, и в основном смеялись над чужими шутками, довольно успешно изображая счастье от общения с природой и милыми гостями. Преотменное настроение. Начали с шампанского прямо на лужайке рядом с избушкой на курьих ножках, на дубовом длинном столе антикварного вида и без всякой скатерти громоздились закуски и выпивка.

Николай Иванович страдал от неприятного осадка после разговора с Бесединым, на следующий день его вдруг не включили в писательскую делегацию в США, с чего бы это? Улучшив момент, с бокалом шампанского в руке он мягко подплыл к Беседину.