Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

— Нет-нет! — вскричал молодой человек и театрально замахал руками, словно ему, как Иуде, предлагали тридцать сребреников. Пришлось сунуть смятые бумажки ему в карман, но по лицу его бродила такая печаль, что турчанке стало неудобно: в конце концов он действовал бескорыстно и, судя по внешнему виду, совсем не нуждался в лишних рублях. Шахназ порылась в сумочке и достала свою визитную карточку, молодой человек принял ее, внимательно изучил, вздев свои смолистые брови, еще больше засмущался, поняв, с кем имеет дело, и суетливо вырвал из записной книжки листочек, на котором и начертал свои координаты.

— Меня зовут Дмитрий Колосков, я художник…

— Очень приятно. Надеюсь увидеть вас на одном из приемов в нашем посольстве… Муж и я будем очень рады.

Размен улыбок, поклонов и прощальных помахиваний. Прилетевшая из сказки помчалась дальше на «пежо».

«Живут же, сволочи!», — подумал Колосков, быстренько поднялся туда, откуда махали газетой, и предстал перед волкообразным (до такой степени, что однажды, когда он заболел флюсом и обмотал щеки, дочка приняла его за серого волка) мужчиной, явно родившимся со знаком руководителя на лбу. Геннадий Коршунов им и был, возглавляя английский отдел второго главного управления КГБ, — за этим невинным названием скрывалась советская контрразведка.

— Что ж, старт дан… — довольно сухо заметил Геннадий Николаевич, остудив Колоскова, рассчитывавшего на поздравления по поводу успешно проведенной комбинации.

— Она обещала пригласить меня на прием, — сказал Колосков, все еще не теряя надежд на похвалы. — И сунула какие-то рубли.

— Есть повод, — заметил немногословный Коршунов. — Сбегай в «Елисеевский».

Колосков не заставил себя упрашивать, тем более что желание начальства — это закон.

…Восточные женщины уважают мужчин и не бросают слов на ветер, подобно их западным эквивалентам: через месяц Дмитрий Колосков обнаружил в почтовом ящике нестандартный узкий конверт с приглашением на прием в турецкое посольство — еще один маленький успех. О приеме Колосков был наслышан через агентуру в Министерстве культуры, именно это почтенное заведение явилось виновником торжества, подготовив проект соглашения с маленьким соседом, которого можно было разнести в порошок одной атомной бомбой — вот бы порадовались предки, натерпевшиеся от янычар и в защите Балкан, и в Крымской войне.

Посол и Шахназ приветствовали гостей недалеко от входа. Зал уже наполнился тонким духом культуры, особенно хорошо пахли артистки в самых немыслимых нарядах, одна даже сжимала в руках сумочку из серебряной кольчуги, наследство прабабки; мужчины как на подбор надели темные костюмы и такие же галстуки. Колосков позволил себе явиться в вельветовом пиджаке, как подобает вольной богеме. Подошел к послу с Шахназ и был обласкан. С чисто восточной любезностью посол обрушил на художника, точнее, скромного майора КГБ, целый водопад благодарностей за вызволение жены из беды и даже пригласил в Стамбул на уикенд, что привело художника-майора в страшное смущение. Светская Шахназ, взяв Дмитрия под руку, повела его к другим гостям. Что может быть приятнее представлений, улыбок, расшаркиваний и соединения бокалов в едином аккорде?

В свете рамп лучилась от счастья знаменитая чета Ивановских: классик советской литературы Николай Иванович в строгом костюме со значком лауреата Сталинской премии и Звездой Героя Социалистического Труда и Римма Николаевна, стареющая, но вполне съедобная актриса Малого театра в черном платье со смелым декольте и в бриллиантах с головы до пят. Друг турецкого народа и его литературы Николай Иванович, кстати, не прочитавший ни одного турецкого автора, но хорошо знавший многие имена, как вице-председатель общества советско-турецкой дружбы, развивал эту дружбу с другом-послом.

— Как работается, дорогой мой? — спрашивал Кемаль, тоже не читавший ничего советского и тем более Ивановского, но осведомленный, что Россия дала миру Толстого и Достоевского. — Надеюсь, ваш следующий роман получит Нобелевскую.

— Ради бога, Кемаль, не накликайте беду. Неужели вы хотите, чтобы меня постигла судьба этого бездарного Пастернака? Вы читали его «Доктора Живаго»? — небольшого роста, худощавый Ивановский очень напоминал постаревшего петушка с хохолком.

— Увы, не успел. Говорят, что хороший роман…

— Что вы! Типично антисоветская стряпня! Ни композиции, ни художественных образов, вообще ничего! — Ивановский не читал запрещенный роман, однако уже не раз выступал в «Правде» с его острой критикой, попробуй не выступи: отрежут не только от третьесортного турецкого посольства, но и от всего Запада и особенно от Парижа, который так любила чета. Серьезный разговор о литературе несколько затянулся, на рукопожатие к послу устремились новые гости.