Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

И дядюшка Таймел начал нагревать эти проклятые заклепки.

Миша был в добром расположении духа, и в голосе его слышалось товарищеское участие, когда он спросил у меня:

— Ну, что, держишь, старина?

Вопрос был явно риторический. Меня так и подмывало бросить в ответ: «Лучше уж ты, дружище, подержи, а я колошматить буду». Но кувалда в руках у Миши при его силище бьет за троих.

— Держу, — покорно проговорил я. Это означало, что я подлезу снизу.

Части будущего мостка мы положили на козлы высотой сантиметров в семьдесят пять. Идеальная высота для того, кто бьет сверху. А каково мне? С кряхтеньем и чертыханьем заполз я под козлы и застыл на коленях в невероятной позе: полусидя, полулежа. Потом сказал Мише, что можно начинать. Уж и не знаю, есть ли подобная поза среди самоистязательных упражнений йогов? Но при нашей работенке такие позы принимать иногда приходится. Я вставил первую раскаленную докрасна заклепку в угловое, только что просверленное отверстие, надавил на нее упором…

Что ни говори, кувалда — орудие самое что ни на есть примитивное. Помахаешь ею некоторое время и чувствуешь, как она наливается тяжестью, становится весом в добрую тонну, а потом и вовсе делается неподъемной.

Бум-м! Это Миша саданул по заклепке. Треснул, что пневмомолот. Железо загудело от удара, причем звук был такой, что у меня сразу же заложило уши. Удар отдался в руку, словно меня током шарахнуло, я почувствовал, будто по запястью как ножом резанули, боль пробежала по локтю, бицепсу, укусила в плечо, и тут же у меня заныли все мышцы. Миша нанес следующий удар…

Рагашич быстро, как машина, смазывал головки заклепок. Но сколько ударов приходилось на одну, пока она расплющится? Сколько взмахов кувалдой? А сколько заклепок надо для такого вот мостка? А сколько мостков нам предстоит сделать? Это уже не имело значения, теперь это моя работа, пока все не закончим. Правда, довольно скоро у меня появилось желание выскочить из собственной шкуры, а потом спросить у самого себя, с какой это стати ты, халдей, нюни распустил из-за какой-то вшивой привычной работенки. Ты — изгой несчастный!

Между тем заклепки-то страшно горячие, а я сколько раз хватался за них или случайно прикасался рукой, а то и грудью. В нескольких местах прожег фуфайку, наплевать, конечно, но воняла она довольно гнусно. А потом дело пошло! Очень скоро бедра мои превратились в рубленые бифштексы. Не обращать внимания! Будет еще труднее. Еще и половины не было сделано, когда Рагашич заметил, что я держу железяку не так крепко, как прежде.

— В чем дело, в чем дело, Жучок ты наш ненаглядный? Уже размяк, а? Ну, что, просить батю, чтобы тебя сменили?

Рагашич-подлец прекрасно знал, что люди выносливее любой скотины, а также честолюбивы и упрямы.

Теперь я уже не обращал внимания ни на боль, ни на неудобную позу, я заставил себя забыть о собственном теле. Если понадобится, буду держать заклепки, пока мы не сварганим все эти пять мостков, черт их подери. Пускай меня потом как масло можно будет на хлеб намазывать. Когда работа стала приближаться к концу, я уже лишился способности соображать: я держу снизу эти проклятые железяки или меня самого кто-то держит. Словно загипнотизированный, я тупо делал свое дело. Все мысли как будто вылетели из головы. Руки и ноги страшно затекли. Меня хватало только на то, чтобы следить, держу ли я упор, по которому колошматит Миша.

Мы закончили. Тут я заметил, что солнце светит мне прямо в глаза. Сил подняться на ноги не было. Я улегся прямо под козлами и закурил.

Может, мне теперь придется передвигаться на карачках? И обложиться примочками со всех сторон? Вот была бы потеха. Но уж нет. Попробовал — вроде руки, ноги меня слушаются, как и прежде. Я так обрадовался, что ко мне даже способность говорить вернулась:

— Надо бы пожрать что-нибудь! У нас ведь ни завтрака, ни десятичасового не было, только давай, давай!

— Да и глотку промочить не мешало бы! — встрял Яни Шейем. — А то у меня во рту полная засуха.

Третьим вслед за нами поднял знамя голодающих мятежников Якши Виола:

— И вправду, венгры мы или не венгры? Выходит, мотор все время должен работать, а горючее — ни-ни?

Даже папаша Таймел осмелился выступить с заявлением. Правда, из-за наших спин он невнятно пробормотал:

— Я в завком пожалуюсь, прошу покорно. По закону нам время на обед полагается. Разве не так? А нас кое-кто ни пимши, ни емши заставляет вкалывать с самого рассвета. Да!

Очень скоро выяснилось, что во время наших сборов по тревоге в спешке и переполохе никто не захватил с собой ничего съестного, только мать Марци Сюча успела сунуть в сумку сыну пару бутербродов, но он их давным-давно умял. А ведь в этой пустыне даже магазина поблизости нет, ближайший гастроном в Шорокшаре, довольно-таки далеко. Таким образом, мятеж наш сам собой сошел на нет, а Канижаи принялся утешать нас: