Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

— Почему? Может, тот, кто заговорит со мной, совершит преступление?

— Если кто захочет к нам примазаться, то я отыщу этого негодяя и вспорю ему брюхо, кто бы он ни был. И тебе полезно это знать.

— Ну конечно, я же занята. Можно сказать, служанка. Рабыня. Вам этого не кажется?

— Знаешь что? Не готовь на меня, если тебя это обременяет. Не обстирывай меня, если тебе это тяжело. Пожалуйста, ложись на солнцепеке и загорай, проделывай на газоне с утра до вечера сальто-мортале. Я сам себя обслужу. Не бойся!

— Значит, сами?

— Да, сам.

— Не знаю только, на дне какой ямы вы будете пробуждаться на рассвете! Ведь у вас и угла-то нет, где голову преклонить, если в беду попадете. И ни отца у вас нет, ни матери.

— Зато счастье, что у тебя есть. Не правда ли? А потом, если мне память не изменяет, именно я вытащил тебя из этого поганого общежития!

— В этом общежитии мне и то жилось веселее, чем тут, с вами рядом, Богар! Конечно, вам этого не понять…

Действительно — нет. Я схватил сковородку и вместе с ужином вышвырнул во двор. Чтоб ему пусто было — с такой приправой мне не нужна жареная колбаса. Тут и Орши подошла к столу, взяла бутылку и тоже швырнула ее подальше, в кусты. Бутылка еще не успела упасть, как я перехватил руку Орши и дважды шлепнул по ней. Орши даже не вздрогнула. Сейчас она действительно походила на девушку-индианку. Недаром это приходило в голову многим, кто ее видел. Она стояла равнодушно, ничем не выдавая своих чувств. Даже глаза ее можно было сравнить с глубоким высохшим колодцем, таким глубоким, что недосягаем взгляду, по крайней мере, моему. И вдруг она снова перешла на «ты»:

— А теперь уходи.

— Ты получила то, что заслужила.

— Видеть тебя не хочу, Иштван Богар.

Тер тряс сетку кроватки и сердито кричал, не помню даже что. Орши уложила его, прикрыла одеялом, потом обратилась ко мне:

— Знаешь, кого бей? Ту голубоглазую цыганскую шваль у себя на заводе, но не меня. Меня — никогда!

Я натужно рассмеялся. Я как раз рассказывал накануне, что у нас на работе раньше много было таких трудяг, которые чуть не с песнями работали, а уж насвистывали-то обязательно. Теперь таких не слышно у нас, и песни умолкли. Правда, недавно в малярный цех пришла откуда-то голубоглазая цыганочка. Она красит у нас металлоконструкции и напевает. Поет она хорошо, а вот красит неважно. Я смотреть не мог на ее продукцию, взял у нее кисть и показал, как надо накладывать краску на трубки.

Не скажу, чтобы мне не понравилась эта девушка. Интересная и какая-то необычная. Правда, я и имени ее не знаю. Все говорят: «Маца, пойди сюда!» Но у нас каждую новую девушку называли Мацой. А на следующий день эта цыганочка подходит ко мне и говорит: «Угости рюмочкой, а потом погуляем за железнодорожными воротами». Я на это не пошел, хотя о девчонке пару раз вспоминал…

Голова у меня горела. Чтобы хоть немного охладиться, я вышел за порог и присел на лесенку. Но злость все больше охватывала меня, и я сидел и жевал вонючий табак. И даже не отваживался взглянуть в глаза собственным мыслям.

Еще счастье, что старуха Бачко не шныряла поблизости, а то бы я и ее швырнул куда-нибудь подальше — такое у меня было состояние.

И тут я увидел, что под одним из кустов поблескивает моя бутылка. Если в ней еще остался траурный напиток, то мне он сейчас в самый раз. Я подобрал бутылку, вдавил в нее пробку и сделал большой глоток. Палинка приятно обожгла внутренности.

Не желая, чтобы старушенция наткнулась на меня здесь или чтобы Орши невзначай меня увидела, я влез на ореховое дерево и удобно устроился среди веток. Тут я быстро прикончил бутылку, но ни утешения, ни доброго совета это мне на дало. Словно тлеющие угольки рассыпались по всему телу и какое-то тупое безразличие охватило меня.

И надо же, в бога душу, выползла-таки старуха и сразу меня увидела.

— Вы простудитесь, господин Богар!

Я швырнул в нее бутылкой. Она вздохнула и засеменила в дом. У порога обернулась, потом вошла внутрь, но наружную дверь оставила открытой.

На меня вдруг напал идиотский смех. Чтоб вам всем пусто было! Вам не удастся играть мною в футбол или разыгрывать истории, достойные дешевого романа… Но я не мог уже оставаться на месте. Идти, нужно идти, куда угодно, но только двигаться.

Ранним утром я пришел в себя у ворот завода. Все во мне онемело, в голове была какая-то пустота. Словно в тумане я вспоминал, как пешком плелся через весь город, заходил по дороге в открытые еще кафе или забегаловки и выпивал по стаканчику.