Юргис Балтрушайтис - Литва - рассеяние и собирание

Я хотел бы сказать им: товарищи дорогие, не спешите канонизироваться. Одной из причин трагедии послевоенного писательского поколения было то, что они были слишком рано канонизированы. И в 1955–1957 годах вы пришли на практически пустое поле. Вам легко было подняться. Вы с легкостью привлекли к себе внимание. Но давайте не спешить канонизироваться. Это опасно. Лучше уж болезненное недовольство собой, чем злобная защита своего достоинства. Надо, чтобы все повторяли: «И кроме беловымытой сорочки… мне ничего не надо» [153] В оригинале по-русски. Ошибка автора, у В. Маяковского: «свежевымытой сорочки» («Во весь голос»). . Но будут ли повторять? Я чувствую — они довольны собой. Они слушают похвалы всесоюз.<���ной> критики и презирают нас, смеющих что-то ругать. Однако, только высказывая правду, критика может утвердить свой авторитет. <���…>

Страшнее всего лгать самому себе. Так говорит Ионеско. А знаем ли мы, когда лжем себе? Кто мы такие? Вот где страшно: мы не хотим знать того, что не желаем познавать, ибо в этом познании не могут не возникнуть конфликты с окружающим. Так лучше уж жить, как попало, ничего не знать, погрязнуть в этих ежед<���невных> делишках, а смелее и глубже не заглядывать.

Мне так хочется изучать серьезные теоретические вещи, но по вечерам нет сил, а день съедает писанина. Проклятье, сколько времени уходит на писанину, а читать, размышлять, жить некогда. И полное истощение. Сколько еще хотелось бы написать, но сил нет.

Читаю Сруогу [154] Балис Сруога (1896–1947) — поэт, прозаик, драматург, театровед, исследователь литовского фольклора. Во время войны был в концентрационном лагере Штутгоф, о котором написал роман «Лес богов». — сколько сделал, как мыслил! А ты — пигмей и занудный муравей. Ни ясных убеждений, ни линии. Все запущено, все беспорядочно, средненько. Вот самое страшное.

Общественная значимость для литературы — аксиома. Теперь, после стольких катаклизмов, было бы бессмысленно отрицать. И почему-то — жутко, что литература оставляет человека на растерзание всем несчастьям, всем гидрам века.

Но это аксиома. А посмотрим дальше. Как зажат, скован человек! Как он бессилен и бесправен. С одной стороны, культ общества… <���…> С другой стороны, общество его стреножит, у него нет своей территории, даже маленькой, деваться некуда.

Поэтому рядом с общественной значимостью как общим фактором лит<���ературного> процесса остается один из важнейших критериев — критерий понимания, изображения человека, любви к человеку. Чем больше человек освобождается от пут, от общественного стандарта, от обязательного для всех образа мыслей, тем он богаче и самобытнее, тем лучше для литературы. Так что одним из важных критериев должно быть развитие отдельной личности, углубление человечности, изоляция и отмежевание от навязанных норм. Это своего рода противоречие: для общественного прогресса требуется как можно больше дисциплины, а для прогресса литературы как можно больше индивидуализации. И это очень важное обстоятельство. Для нашей современности характернее всего конфликт между системой и индивидуальностью. Попрание индивидуальности. Поэтому любое ее пробуждение и рост сознательности — показатель прогресса. Но, господи, это такой старый и затасканный лозунг, до такой степени этап прошлого, и только наши ненормальные условия возвращают его в круг эстетических ценностей, хотя, без сомнения, это вечный и непреходящий критерий литературы.

Если с этой точки зрения смотреть на нашу совр.<���еменную> литературу, мы увидим большие усилия и значительное пробуждение. Человек вылезает из уравниловки, из стандарта. Мечется в его рамках, ненавидит их. Осознает себя. И мучается. Характернее всего тут проза Ланкаускаса [155] Ромуальдас Ланкаускас (р. 1932) — прозаик, драматург, переводчик, художник. . Конфликт между обществом и личностью — вечный. У нас он был объявлен решенным. И он решен — в пользу государства. Литературу тоже подталкивают к тому, чтобы она решила его в пользу государства. Но по природе своей она может решать только в пользу отдельной личности.

Теперь подходим к третьему критерию. Это критерий судьбы и положения народа. <���…> В Европе, где нет конфликта между жизнью народа и жизнью государства, это лишено такой остроты. А у нас имеет первостепенное значение. Народные чаяния, национальное самосознание и психика, усилия, брошенные на борьбу за выживание, становятся сейчас одной из важнейших вещей. Когда-то я был к этому равнодушен. Казалось, бессмысленно что-либо делать: не та эпоха. Однако каковы бы ни были условия, все же выстоять, сохранить себя — одна из важнейших задач. Как человек хочет выстоять, так и народ. А литературная жизнь возможна только через сознание и психику народа. <���…> Надо сказать, что с точки зрения этого критерия наша литература чрезвычайно скудна и мелка. Народного самосознания касается лишь по верхам. И что там глубже, мы не знаем. Законы народной жизни выводятся из газетного материала.