Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

– Да неужели? Убьют? Буквально? – Розамунда в картинном ужасе закрыла руками рот. – Убьют собственного сына? За какие-то поганые часы? Как же они ликвидировали твоих братьев и сестер, когда те что-нибудь ломали? Расчленяли их и спускали в сортир? А водопроводчики не жаловались, что кости засоряют сливную трубу?

– Ну конечно, они не буквально меня убьют, но сойдут с ума от злости. Это, ну, я этого боюсь больше всего на свете.

– Угу. И как долго они будут сходить с ума? Пока ты топчешь эту землю? Двадцать лет? Без права помилования?

– Ну, не так долго, конечно…

– Угу. Восемь месяцев?

– Несколько дней, это уж точно.

– Что? Несколько дней? Блин, Джейсон.

– Больше. Наверняка неделю. И потом всю жизнь будут мне это припоминать.

– Угу. А сколько недель ты рассчитываешь пробыть в сей смертной оболочке?

– Я не… – Вешатель перехватил «понимаю». – Я не уловил.

– Ну, сколько недель в году?

– Пятьдесят две.

– Угу. А сколько лет ты проживешь?

– Не знаю. Семьдесят.

– Семьдесят пять лет, если не сведешь себя прежде времени в могилу беспокойством. О’кей. Пятьдесят два умножим на семьдесят пять… – Она стала нажимать на кнопки калькулятора. – Три тысячи девятьсот недель. Так. Значит, больше всего на свете ты боишься, что мама и папа будут дуться на тебя в течение одной – или двух, или трех – из этих почти четырех тысяч недель.

Розамунда надула щеки и с силой выдохнула:

– Давай поменяемся? Самый большой страх твоей жизни – на любой из моих. Хочешь, возьми два. Нет, десять. Хоть целую тачку. Пожалуйста!

От низко летящего «торнадо» задрожали все стекла в Челтнеме.

– Вы не знаете моих родителей. – Голос прозвучал как у капризного ребенка.

– Вопрос в том, знаешь ли их ты.

– Конечно знаю. Мы живем в одном доме.

– О Джейсон, ты разбиваешь мне сердце. Ты, блин, совершенно разбиваешь мне сердце, блин.

Выйдя с Хайтлодей-Мьюз, я понял, что забыл свою карту на столе у Розамунды, и вернулся. Синяя дверь позади письменного стола была открыта, и за ней оказался тесный маленький сортир. Розамунда с грохотом мочилась, распевая «Плыви, моя лодка, плыви» на иностранном языке. Я всегда думал, что женщины писают сидя, но Розамунда делала это стоя, подобрав юбку до задницы. Мой двоюродный брат Хьюго Лэм говорит, что в Америке продаются резиновые члены специально для феминисток. Может, у Розамунды такой. Ноги у нее были еще волосатей, чем у моего папы, а это, кажется, для женщины нетипично. Я отчаянно застеснялся, поэтому взял свою карту, тихо вышел и двинулся назад к маминой галерее. Заглянул в булочную, купил сосиску в булке у недружелюбного булочника и сел ее есть в маленьком треугольном парке. Август уже кончался, и платаны стояли обтрепанные. В магазинах вывесили плакаты: «ГОТОВИМСЯ К ШКОЛЕ». Последние дни свободы тарахтят, как почти пустая жестянка «тик-таков».

До сегодняшнего дня я думал, что заменить дедушкину «Омегу» несложно, надо лишь найти такую же. Но теперь оказалось, что для этого нужны сотни фунтов. Я жевал сосиску и думал о том, как: а) соврать, объясняя исчезновение часов, б) сделать так, чтобы виноват был не я, и в) придумать такую ложь, которая была бы неуязвимой для вопросов.

Невозможно.

Сосиски в булочке очень вкусные, когда только начинаешь их есть, но к тому времени, как сосиска заканчивается, она становится похожа вкусом на перченый свиной член. Если верить Джулии, то сосиски именно из этого и делают.

Магазин маминой подруги Ясмины Мортон-Буддит называется «La Boîte aux Mille Surprises» [20] «Коробка тысячи сюрпризов» ( фр .). . Он принадлежит Ясмине Мортон-Буддит, но управляют им мама с помощницей по имени Агнес. (Папа в шутку называет магазин «Ля Буэ», но на самом деле это произносится «ля буат» и означает «коробка».) «La Boîte aux Mille Surprises» – наполовину магазин, наполовину галерея. В той половине, где магазин, продают всякие вещи, которые обычно нельзя купить за пределами Лондона. Чернильные ручки из Парижа, шахматы из Исландии, атомные часы из Австрии, украшения из Югославии, маски из Бирмы. В задней комнате – галерея. Покупатели приезжают сюда со всей Англии, потому что Ясмина Мортон-Буддит знакома с художниками всего мира. Самая дорогая картина, которая сейчас висела в магазине, – художника Фолькера Ольденбурга. Он творит современную живопись в картофельном погребе в Западном Берлине. Я не очень понял, что было изображено на этой картине, которая называлась «Туннель № 9», но она стоила 1950 фунтов.