Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

– Die TODtenvogel! TODtenvogel!

– Извините. «Завоевавший уважение европейских музыкальных критиков своего времени, Эйрс теперь почти забыт, и о нем упоминают лишь в сносках к музыке двадцатого века».

– И это всё?

Я думал, это ее впечатлит.

– Величественный панегирик. – Она произнесла это голосом выдохшимся, как стакан стоялой кока-колы.

– Но, должно быть, это круто, когда у тебя отец композитор.

Я неподвижно держал зажигалку с драконом, пока мадам Кроммелинк погружала кончик сигареты в пламя.

– Он создал великую несчастность для моей матери. – Она затянулась и выдохнула трепещущий листьями дымный саженец. – Даже сегодня простить трудно. В вашем возрасте я училась в школе в Брюгге и видела отца только по выходным. У него были его болезнь, его музыка, и мы не сообщались. После похорон я хотела задать ему одну тысячу вопросов. Слишком поздно. Старая история. Рядом с вашей головой – фотографический альбом. Да, этот. Передайте его.

Девушка, ровесница Джулии, сидела на пони под большим деревом – еще до той эпохи, когда изобрели цвет. На щеку падала вьющаяся прядь волос. Бедра сжимали бока пони.

– Боже, какая красивая, – подумал я вслух.

– Да. Что бы такое ни была красота, в те годы я владела ею. Или она мной.

– Вы? – Я, пораженный, сравнил мадам Кроммелинк с девушкой на фото. – Извините.

– Ваша привычка к этому слову вредит осанке. Нефертити была моим лучшим пони. Я вверила ее Дондтам – Дондты были друзья нашей семьи, – когда мы с Григуаром бежали в Швецию, семь, восемь лет после этой фотографии. Дондты погибли в сорок втором году, во время фашистской оккупации. Вы полагаете, они были в Сопротивлении? Нет, это все спортивный автомобиль Морти Дондта. Тормоза отказали, бум. Судьбы Нефертити я не знаю. Клей, колбаса, бифштексы для черного рынка, для цыган, для офицеров СС, если быть реалистом. Этот снимок сделан в Неербеке в двадцать девятом, тридцатом году… За этим деревом – шато Зедельгем. Дом моего предка.

– Он все еще принадлежит вам?

– Он больше не существует. Немцы построили аэродром на том месте, где вы смотрите, поэтому британцы, американцы… – Она рукой изобразила «бум». – Камни, воронки, грязь. Сейчас там маленькие коробочки домов, бензиновая заправка, супермаркет. Наш дом, кто прожил полтысячелетия, ныне существует лишь в нескольких старых головах. И на нескольких старых фотографиях. Моя мудрая подруга Сьюзен однажды написала: «Фотографии делают срез момента и замораживают его и потому свидетельствуют о том, как беспощадно плавится время».

Мадам Кроммелинк разглядывала девушку, которой была когда-то, и стряхивала пепел с сигареты.

Через пару дворов забрехала от скуки собака.

Жених и невеста позируют у стены каменистой часовни. Судя по голым веткам, это зима. Тонкие губы жениха словно говорят: «Смотрите, что у меня есть». Цилиндр, трость, он наполовину лиса. Но невеста – наполовину львица. Ее улыбка – это идея улыбки. Она знает больше о новом муже, чем он о ней. Над дверями церкви каменная дама глядит на каменного рыцаря. Люди из плоти и крови на фотографиях смотрят в объектив, а вот каменные люди смотрят сквозь объектив прямо на тебя.

– Мои производители, – объявила мадам Кроммелинк.

– Ваши родители? Они были приятные люди? – Этот вопрос прозвучал глупо.

– Мой отец умер от сифилиса. Ваша энциклопедия про это не говорит. Это не «приятная» смерть. Я рекомендовать ее избегать. Видите ли, эпоха, – это слово вышло у нее как долгий выдох, – была другая. Чувства не выражались так недержательно. Во всяком случае, в нашем классе общества. Моя мать, она была способна на великую привязанность, но и на бурный гнев! Она повелевала всеми, кем хотела. Нет, я не думаю, что ее можно назвать «приятной». Она умерла от аневризмы двумя годами позже.

– Мне очень жаль, – сказал я, как положено (первый раз в жизни).

– То, что она не увидела разрушения Зедельгема, было милосердием. – Мадам Кроммелинк приподняла очки, чтобы поближе разглядеть свадебную фотографию. – Как молоды! Когда я гляжу на фотографии, то забываю, в какую сторону идет время – вперед или назад. Нет, когда я гляжу на фотографии, то уже не знаю, существует ли какое-нибудь «вперед» или «назад». Джейсон, мой стакан пуст.

Я налил ей вина, держа бутылку как следует: чтобы видно было этикетку.

– Я никогда не постигала их брака. Его алхимии. А вы?

– Я? Понимаю ли я брак своих родителей?

– Таков мой вопрос.

Я глубоко задумался.