Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

Смерть Тома Юэна как-то убила весь пыл, с которым мы раньше следили за ходом войны. Тело Тома никак нельзя было привезти в Вустершир, так что его похоронили прямо там, на каменистых островах, за которые еще шла драка. Жизнь пока так и не вернулась в нормальное русло. Изображать, что скорбишь, очень приятно. Но когда кто-нибудь по-настоящему умирает, остается только чувство нескончаемой тягучей тоски. Войны длятся месяцы… годы. Как вьетнамская. Кто скажет, что с этой будет по-другому? У аргентинцев тридцать тысяч человек на Фолклендах, все в окопах. А наших только шесть тысяч, и все их силы уходят на попытки выбраться с завоеванной позиции. Мы потеряли два «Чинука» (а у нас их и было-то всего три), когда враги потопили «Атлантик Конвейор», так что нашим солдатам пришлось идти на Порт-Стэнли пешком. Ведь наверняка даже у Люксембурга больше трех нормальных вертолетов? Ходят слухи, что аргентинский флот делает вылазки из портов и перерезает наши морские пути от острова Вознесения. И еще у нас не хватает бензина. (Как будто вооруженные силы Великобритании – это какой-то паршивый легковой автомобиль.) Гора Кент, гора Две Сестры, гора Тамблдаун, то есть «Вверх тормашками». Названия звучат мирно, но сама местность – враждебная. Брайан Хэнрахан говорит, что нашим морским пехотинцам негде спрятаться, кроме как за огромными валунами. Наши вертолеты не могут прикрывать войска с воздуха из-за тумана, снега, града, шквалов. Он сказал, что погода тут – как зимой в Дартмуре. Наши десантники не могут копать окопы – земля слишком твердая, и некоторые уже страдают от «траншейной стопы». (Дедушка однажды рассказывал, как у его папы была «траншейная стопа» при Пашендале в 1916 году.) Восточные Фолкленды – это одно сплошное минное поле. Пляжи, мосты, овраги – все заминировано. По ночам ихние снайперы запрашивают у артиллерии обстрел осветительными снарядами, так что весь пейзаж озаряется светом, как холодильник, когда его открываешь. Сыплется дождь из пуль. Один специалист сказал, что аргентинцы тратят боеприпасы так, словно тем никогда конца не будет. А наши просто не могут бомбить здания, чтобы не поубивать тех самых мирных жителей, которых собирались защищать. Хотя их там и не так много. Генерал Галтьери знает, что зима – его союзник. С балкона своего дворца он сказал, что Аргентина будет сражаться до последнего человека, живого или мертвого.

Ник Юэн так и не вернулся в школу. Дин Дуран видел его в лавке мистера Ридда – он покупал коробку яиц и жидкость для мытья посуды. Дуран не знал, что ему сказать. Он говорит, что лицо у Ника было мертвое.

На прошлой неделе «Мальверн-газеттир» напечатала фотографию Тома Юэна. Он был в морской форме, улыбался и салютовал. Я вырезал фотографию и наклеил к себе в тетрадь. У меня уже кончаются страницы.

В понедельник, когда я пришел из школы, на нашей площадке перед гаражом лежали штук десять гранитных валунов и еще пять мешков с надписью «Наполнитель – дробленый ракушечник». И еще огромный черепаший панцирь из стекловолокна, который оказался перевернутым резервуаром для водоема. Мистер Касл стоял на стремянке и подравнивал ножницами живую изгородь, которая отделяет его садик перед домом от нашего.

– Папа что, решил вавилонские висячие сады себе построить?

– Что-то вроде.

– Надеюсь, у него в гараже завалялся автопогрузчик.

– Что?

– У вас тут больше тонны камня. Такое на тачке не перевезешь. Да и покрытие площадки они вам в кашу превратили. – Мистер Касл одновременно улыбнулся и поморщился. – Я был тут, смотрел, как они выгружали.

Мама приехала минут через двадцать, злая как черт. Я смотрел войну по телевизору, так что мне было хорошо слышно, как она орет по телефону:

– Вы должны были привезти камни ЗАВТРА! И положить их В САДУ! А не просто свалить перед нашим гаражом! Случайно перепутали? Нет, это преступная глупость! Где мы, по-вашему, теперь должны ставить машины? – Под конец она рявкнула: – Я немедленно свяжусь со своим адвокатом! – и бросила трубку.

Папа вернулся в семь часов вечера и ни словом не обмолвился о камнях на площадке перед гаражом. Но его умалчивание было виртуозным. Мама тоже ничего не сказала про камни. Перемирие, вооруженное до зубов. В воздухе висело такое напряжение, что казалось: если прислушаться, услышишь его как скрип натянутого троса. Мама вечно хвалится перед гостями и родственниками, как мы всегда, что бы ни случилось, собираемся за ужином всей семьей. Для нас для всех было бы лучше, если бы сегодня мама пренебрегла этой традицией. Джулия старалась изо всех сил: она плела какую-то историю про свой письменный экзамен по международной политике (ей достались как раз те вопросы, которые она повторяла), мама и папа вежливо слушали, но я прямо чувствовал, как эти камни затаились на площадке снаружи и ждут, когда о них упомянут в разговоре.