Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

– Привет, ребята.

– Добрый вечер, мистер Тейлор. – Дин говорил с опаской. Они не виделись еще ни разу после той истории с мистером Блейком, в июне.

– Привет, Дин. Как рука?

– Спасибо, ничего. – Дин пошевелил рукой. – Как новенькая.

– Рад слышать.

– Привет, папа. – Я тоже нервничал, сам не зная отчего. – Что ты тут делаешь?

– Я не знал, что мне нужно твое разрешение, Джейсон.

– Нет, нет, я не то имел в виду…

Папа старался улыбнуться, но получилась только болезненная гримаса.

– Знаю, знаю. Что я тут делаю? – Папа выудил вилкой кусочек картошки и подул на него. – Видишь ли, я ехал домой. И увидел весь этот шум и тарарам.

Голос у него был какой-то странный. Мягче обычного.

– И решил, что не могу же я пропустить Гусиную ярмарку. Решил побродить немного. Унюхал вот эти. – Папа встряхнул газетным кульком. – Ты знаешь, мы одиннадцать лет живем в Лужке Черного Лебедя, и я первый раз выбрался на Гусиную ярмарку. Я все хотел сводить и тебя, и Джулию, когда вы были маленькие. Но что-то важное мне всегда мешало. Что-то очень важное… не помню что.

– Ой, да. Мама звонила из Челтнема. Велела передать тебе, что в холодильнике киш. Я оставил тебе записку на кухонном столе.

– Очень любезно с твоей стороны. Спасибо. – Папа воззрился в глубины своего кулька, словно там были написаны ответы на его вопросы. – Эй, а вы-то поели? Дин? Хотите жареную картошку с чем-нибудь?

– Я съел сэндвич и вишневый йогурт, перед тем как выйти из дому. – Я не стал упоминать про яблоко в карамели на случай, если оно окажется выброшенными деньгами.

– Я съел в этом ларьке три «всеамериканских гурманских хот-дога». Горячо рекомендую. – Дин похлопал себя по животу.

– Отлично, отлично. – Папа сжал голову руками, словно она у него болела. – А. Позволь, я тебе, э-э…

Он сунул мне в руку две новенькие фунтовые монеты. (Час назад два фунта показались бы мне сокровищем. Сейчас они не превышали одной трехсотой моего состояния.)

– Спасибо, папа. А ты не хочешь… э-э…

– Я бы с удовольствием, но меня ждет такая огромная куча бумаг, что они уже начали размножаться делением. Мне нужно строить планы. Стелить постели и раскладывать в них горячие грелки. Нечестивым же нет покоя, как говорится. Дин, рад был тебя повидать. У Джейсона теперь свой телевизор в комнате – он наверняка хвастается не смолкая. Приходи смотреть. Что этому телевизору зря там… ну, в общем… стоять…

– Большое спасибо, мистер Тейлор.

Папа швырнул кулек в бочку для мусора и пошел прочь.

«А что, если ты его видишь в последний раз?» – подтолкнул меня Нерожденный Близнец.

– Папа!

Я подбежал к нему и заглянул в глаза. И вдруг понял, что почти догнал его ростом.

– Я хочу быть лесником, когда вырасту.

Я ведь не собирался ему рассказывать! Папа вечно критикует мои планы.

– Лесником?

– Да, – кивнул я. – Человеком, который следит за лесами.

– Мм. – Это самое близкое к улыбке, что бывает у папы. – Я вижу тут одну проблему.

– Ну. Да. За каким-нибудь лесом. Во Франции. Может быть.

– Тебе придется учиться изо всех сил. – Папа сделал лицо, которое означало «могло быть и хуже». – Налегать на естественные науки.

– Значит, буду налегать.

– Будешь, я верю.

Я никогда не забуду сегодняшней встречи с папой. Я это точно знаю. А он? Или сегодняшняя ярмарка для него одна из тех вещей, про которые забываешь и даже никогда не вспоминаешь, что забыл?

– Что там насчет телевизора? – спросил Дуран.

– Он работает, только если придерживать антенну, а тогда приходится сидеть так близко, что ничего не видно. Подожди меня тут минутку, а? Я только сбегаю в лес поссать.

Я бежал трусцой по общинному лугу, и Гусиная ярмарка таяла, опадая. Шестьсот фунтов: шесть тысяч батончиков «Марс», сто десять пластинок, тысяча двести книг в бумажных обложках, пять велосипедов «Рэли грифтер», четверть «морриса-мини», три игровые приставки «Атари». Шмотки, за которые Дон Мэдден будет танцевать со мной на рождественской дискотеке. «Мартенсы» и джинсовые куртки. Тонкие кожаные шнурки на шею с подвесками-роялями. Рубашки, розовые, как лососина. «Омега Симастер Де Вилль», сотворенные седовласым швейцарским часовщиком в 1950 году.

Старая автобусная остановка высилась, как контейнер с темнотой.

«Я же тебе говорил, – сказал Глист. – Его тут нет. Иди обратно. Ты сделал все, что мог».

Темнота пахла свежим табачным дымом.

– Уилкокс?

– Иди на…

Уилкокс зажег спичку, и на секунду в темноте повисло, мерцая, его лицо. Под носом что-то темнело – возможно, стертая засохшая кровь.