Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

Мики побежал, всхлипывая уже не столько от страха, сколько от стыда, что вел себя, как младенец.

На землю стали падать редкие капли дождя, образуя ямки в пыли. Раскат грома заставил Мики поднять голову и взглянуть на заснеженные гребни гор. Дождь там лил сплошным серебристым потоком, словно кто-то перевернул гигантское ведро, а темно-лиловые тучи извергали молнии, напоминавшие змеиные языки. Мики представил себе, какой оглушительный грохот раздается сейчас в каньонах. Ему захотелось, чтобы и его промочило до нитки, оглушило громом и расщепило надвое молнией.

Ступив на крыльцо заднего хода, Мики остановился. В тот день, когда у дома Каталины Фернандес разыгрался скандал, к их крыльцу прибило ветром клубок перекати-поля. Мать просила Мики выбросить сорную траву в канаву, но он не сделал этого, потому что высохшее перекати-поле очень колючее. А теперь, глядя на траву, упрекал себя, что не исполнил одну из многих просьб, с которыми родители обращались к нему. Надо хоть теперь убрать траву, потому что вода, капающая с крыши, смоет семена, а потом они пустят корни, и к осени во дворе вырастет целый лес этих колючек.

Он не мог заставить себя войти и крикнуть: «Мам!» — и ждать ответа, чувствуя, как мороз подирает по коже, и потом позвать: «Пап!» — и опять не получить ответа, и опять долго ждать и в конце концов понять, что родителей нет, что они оба в каталажке… Нет, он не мог войти!

Мики стоял, а слезы текли по его щекам, дождь падал ему за шиворот, и он ненавидел всех.

Все так ужасно! Охваченный отчаянием, он прыгнул голыми ступнями прямо на клубок перекати-поля и смял его. Колючки отрывались от веток, и семена сыпались в мокрую канавку.

Боль в ногах была приятна ему, она заглушала другую боль. Забыв о страхе, Мики вытащил колючки из ступней, уже без труда заставил себя открыть заднюю дверь и войти. Он не стал звать папу и маму, зная, что их нет. Он понял, что произошло, понял, что слезами не поможешь, и не заплакал.

Уже подходя к дому, Консепсьон Канделария натолкнулась на помощника судебного исполнителя Руди Гонсалеса. Этот человек всегда старался держаться с Конни на дружеской ноге (по ее собственному определению, без мыла лоз в душу) и, желая сделать ей приятное, говорил с ней по-английски.

— Не дай этим людям провести себя, Конни, — сказал он и растянул рот в улыбке, красуясь своими усиками, подстриженными на манер Кларка Гейбла [26] Популярный голливудский киноактер. . — Я знаю, что ты души не чаешь в своем сынишке и ради него постараешься избежать неприятностей.

— Вы опять за старое, господин судебный исполнитель. — Консепсьон всегда держалась официально с должностными лицами, даже с их детьми, которых ей приходилось пеленать в бытность студенткой медицинского училища. — Мало того, что вы морите наших малышей голодом и выбрасываете их на улицу, вы еще хотите, чтобы мы стали доносчиками. И считаете, что, если я отказываюсь доносить, значит, приношу вред своему ребенку.

— Мы не заставляем тебя… — попробовал перебить ее Руди. Но она не слушала.

— Разве это по-христиански?

— Мы никого не заставляем лгать, мы только хотим знать правду, — настаивал Руди.

— К примеру, имена руководителей, которых вы арестуете, так, что ли?

— К примеру, у кого было оружие. Кто нарушал закон. Или мы хотим слишком много?

— Нет, слишком мало, господин судебный исполнитель. — Конни скроила улыбку под стать фальшивой улыбке Руди. — Вы бы лучше спросили сначала, кто не впускал людей в суд и угрожал им оружием. Вот где было нарушение закона. С этого и началось, que no? [27] Не так ли? (исп.).

— Не хочу с тобой спорить, Конни.

Лицо его стало серьезным.

— Я думал, что у тебя есть хоть сколько-нибудь здравого смысла, но раз ты не желаешь слушать…

— Тогда что? Вы меня арестуете?

Руди угрюмо качал головой.

— Мне нет до тебя дела. Я государственный чиновник и занимаюсь иностранцами, а ты родилась здесь. Я лишь пытаюсь тебе помочь на тот случай, если Бэрнс позовет тебя.

Она дотронулась до его руки.

— Вы очень благородны, как и все белые, господин судебный исполнитель.

Видя, что ее сарказм не произвел на чиновника никакого впечатления, Консепсьон вспомнила еще одно английское выражение:

— Тысяча благодарностей!

Открывая дверь своего дома, она с сожалением подумала: пожалуй, стоило сказать Руди, что ни у кого из рабочих оружия она не видела. Но потом решила, что не следовало об этом говорить. Вообще им ничего не надо говорить. Хватит обороняться, надо нападать. Вина лежит на них, и пусть они помнят об этом постоянно. Это они нарушили закон, они носят оружие, они виновны в убийствах, кто бы ни был убит.