Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Ассунта выбивалась из сил, но не впустую – ее девочка подрастала. Вскоре платьице стало ей мало, а материи на новое взять было неоткуда. Тогда Ассунта сшила вместе два старых кухонных полотенца, и первые шаги Стелла сделала в платье, которым раньше вытирали стол. Бедствовала вся деревня, не одни только Ассунта с дочерью. Исчезали домашние животные, даже те, которых в обычное время не едят, – например ослы; а ведь, как поется в старинной песне, калабрийцу ослик милее жены. Не пережила войну в том числе и старая ослица Марии. Не представляю, чтобы сама Мария или ее жалостливая старшая дочь зарезали и съели несчастную животину; однако не мне судить, я-то ведь никогда не голодала.

Но вот минули темные времена, и иеволийцы вознесли молитвы Господу. Одна за другой вдовы и осиротевшие матери сменили свои алые нижние юбки – pacchiana [2] Слово из калабрийского диалекта, который существенно отличается от итальянского языка. Встречающиеся далее слова и выражения, написанные латиницей, также относятся к калабрийскому диалекту. – на черные, траурные.

Война с Австро-Венгрией длилась до 3 ноября 1918 года. Весть о мире привез некий глашатай, что проделал путь из Никастро, заглянув последовательно во все населенные пункты региона. К закату на каждой колокольне звонили в колокола, и окрестности отзывались молитвами – благодарственными и заупокойными. Из иеволийцев погибли одиннадцать человек – чудовищная цифра для небольшой деревни. В семье Анджело и Франческины, что жила на полдороге к Пьянополи, погибли пятеро – все три сына и два племянника, один со стороны мужа, другой со стороны жены.

Ассунта и Розина взяли маленькую Стеллу и отправились в Феролето встречать поезд, возвращавший солдат по домам. О времени прибытия поезда известно не было; на всякий случай женщины тронулись в путь с рассветом. На сей раз без ослика, на котором могла бы ехать Стелла; так что полдороги девочка протопала на своих крепеньких ножках, а дальше ее несла Ассунта.

Втайне Ассунта боялась встречи с мужем. Она – вот кошмар – не помнила его в лицо. Под предлогом развлечь Стеллу, что устроилась у матери на бедре, Ассунта пела ей песенки; но то был способ самой не разреветься. На железнодорожной станции толпились женщины и старики, почти все в черном. Дожидаясь поезда, Ассунта водила Стеллу по мощеной площади, нависавшей над долиной, – казалось, с площади очень удобно вести военные наблюдения. Мать и дочь заглядывали в мастерские и лавочки, и Стелла лепетала вежливо, как ее научили: «Buon jurno». Растроганные лавочники посмеивались и называли девочку умницей, Господом благословленной.

Поезд прибыл вскоре после того, как в церкви Святой Марии отзвонили десять утра. Поезд шел всю ночь и целый день и целую ночь накануне, из Триесте в Рим, затем в Неаполь, и на каждой станции останавливался, высаживал пассажиров и выгружал гробы. Последних ветеранов он довез наконец и до Калабрии, самого отдаленного от военных действий региона. На перрон вышли уроженцы Феролето, Пьянополи и бесчисленных мелких деревушек. Ужас вновь охватил Ассунту: который из этих мужчин – Антонио? Каждый солдат подходил под характеристики ее мужа, но ни один не выглядел в точности как ее муж.

Неизвестно, сколько бы Ассунта простояла, таращась на толпу, если бы находчивая Розина не выкрикнула домашнее прозвище Антонио:

– Тоннон!

Через минуту к ним уже двигался человек в форме. Не тот Антонио, с которым Ассунта венчалась, а словно бы его тощий старший брат. Черты лица у этого, нового Антонио заострились, и справным его сейчас уже никто не назвал бы. По крайней мере, на лице, шее и руках не было шрамов; а вечно шелушащиеся верхние краешки ушей (последствия обморожения) едва ли стоило принимать в расчет.

– Антонио, – произнесла Ассунта. Попыталась улыбнуться и вдруг зарыдала. В войну, вспоминая мужа, она не думала о нем как о красавце – но вот он перед ней, настоящий красавец, живой, невредимый, даром что отощал, а в янтарных глазах тлеет темный огонь. Муж к ней вернулся – при таком-то количестве вдов! Да простит ее Господь за то, что она радовалась отсутствию Антонио.

Он расцеловал ее в щеки – сначала в левую, затем в правую. Больно кололась многодневная щетина. Он спросил о Стелле:

– А это моя дочь?

И приложился к ее щечке и произнес веско:

– Маристелла, дочь моя.

Девочка отвернулась, спрятала личико на материнской груди. Розина засмеялась, потянула Антонио за рукав – дескать, а свояченицу поцеловать разве не надо?