Моника Вуд - Один на миллион

Колин — девятнадцатилетний племянник Алекса, геолог, который играл на гитаре как девчонка.

Посягнувшая на их место группа приступила к проверке звука.

— А что, если нам всерьез впрячься… — начал было Алекс.

Эта тема возникала в их разговорах с неизменной регулярностью. Но дальше разговоров дело не двигалось. Ведь чего им хотелось на самом деле? Именно этого: разок в неделю примерить на себя неустроенную жизнь Куина, не прекращая откладывать круглые суммы на свои пенсионные счета.

Куин сказал:

— Пойди узнай, чего они так долго.

— Присмотри за вещами, — согласился Алекс.

Куин кивнул.

— Так ты смотришь? — уточнил Алекс.

— Еще как.

Алекс отчалил и присоединился к компании у дальнего конца барной стойки, там зашли в тупик переговоры между Ренни в новой футболке «Найк» и обтягивающих джинсах и Сэлом, который тыкал пальцем в свою книжку с графиком выступлений. Куин раздраженно, с присвистом вздохнул и собрался пойти вмешаться, но тот самый гитарист средних лет из конкурирующей группы пересек ему путь с лицом белым, как крахмал, и невыразительным, как здоровая пища.

— Куин Портер, верно? — сказал он.

Куин постоянно сталкивался с прежними напарниками из разных групп — их пути рано или поздно пересекались, обычно тех было не узнать: поднабрали килограммов двадцать, получили какой-нибудь полезный диплом или практичную профессию, отрегулировали самооценку так, чтобы перевесила несбывшиеся мечты.

— Простите? — ответил Куин.

Лицо незнакомца сначала покраснело, потом стало медленно разъезжаться: щеки задрожали, как желе, маленький рот приоткрылся, глаза, пронизанные лопнувшими сосудами, панически забегали.

— Все в порядке, приятель? — спросил Куин.

Незнакомец снова заговорил, точнее, сделал попытку: слов Куин не смог разобрать, и тут вдруг под этим искаженным лицом проступило другое.

— Лабух?..

Мужчина отчаянно закивал, его язык, похоже, прилип к гортани. Куину потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что этот человек — Лабух Блейкли, который обитал в истории одиннадцатилетней давности про Дэвида Кросби, а сейчас оказался замешан совсем в другую историю, — и что он плачет.

— Если хочешь ударить меня — ударь. Если хочешь порвать меня на куски голыми руками — порви.

Его губы дергались от усилия контролировать собственный голос.

— Господи, — сказал Куин. — Господи, Лабух.

— Я хотел тебе сказать — тебе и твоей жене, — он задыхался, как будто бежал изо всех сил. — Я хотел сказать вам…

— Не говори ничего. Ей-богу, Лабух. Не надо.

Обмякшее тело Лабуха покачивалось взад-вперед, заикания перемежались всхлипываниями, лицо словно прожевали и выплюнули: глаза всмятку, рот в трубочку, щеки багровые. В глубине зала его приятели обратили на них внимание, отвлеклись от бесконечной наладки своей аппаратуры. Один из них сказал в микрофон:

— Проверка звука, раз, два. Лабух, ты там в порядке? Раз, два.

Несколько человек стали открыто пялиться на Куина с Лабухом.

— Успокойся, друг, — сказал Куин.

Возможно, слово «друг» произвело такой эффект, но завывание Лабуха перешло в крик, так что Куин подумал, не вызвать ли 911. Он вывел Лабуха на улицу, на грязную бетонную плиту, которая служила «Побегу из тюрьмы» разгрузочной площадкой.

— Давай-ка присядь, — сказал Куин, усаживая Лабуха на землю. — Господи, приятель. Возьми себя в руки.

— Мне запретили разговаривать с тобой, — говорил Лабух, его белые, как простыня, щеки дрожали. — Не смей говорить с… семьей, как будто я машина… хочешь — включил, хочешь — выключил.

К его потным ладоням прилип медиатор.

Куин наклонился к нему:

— Дыши глубже.

— Этот судебный иск убивал меня, — продолжал Лабух, обращаясь теперь скорее к самому себе и часто останавливаясь, чтобы втянуть побольше воздуха. — Я хотел сказать тебе, как мне жаль… но мне запретили говорить… не смей говорить с семьей… не смей просить прощения.

Куин и сам начал задыхаться.

— Я потратил свои… сбережения на адвокатов… да, за ошибки надо расплачиваться… это так.

Лабух покачал головой, на восковом носу выступил пот, дыхание выровнялось, он мог говорить более длинными фразами. Он вытер ладони о брюки, и медиатор упал на землю.

— У меня было восемь пациентов в очереди и целая гора медкарт. У меня голова шла кругом. Мне запретили просить прощения, но сейчас я скажу: ради всего святого, прости меня. Я говорю это сейчас, я умоляю тебя, прости, ради Бога. И я благодарен тебе, что ты отозвал собак, пока я не все потерял.