Моника Вуд - Один на миллион

— Тед — это просто проклятие, — сказала она наконец, вытирая лицо рукавом. — Настоящее проклятие. Ему пришлось столько выстрадать после смерти жены. Но у него… у него есть сыновья. Я ненавижу его из-за этого. Меня прямо тошнит от зависти.

Она подняла на него покрасневшие глаза.

— Я говорю тебе все, потому что ты меня не осудишь.

— Нет, конечно. Ты имеешь право.

— Нет, не имею я никакого права. У него чудные мальчики. Очень добрые. Даже самый младший, Эйван, ему только девять, он такой добрый. И тем не менее. Эта зависть. Я просто больна ею.

Она махнула рукой в сторону дома.

— И еще Эми, господи. Я же чувствую себя как букашка под микроскопом.

Пора возвращаться, он понимал это и повел ее к крыльцу. В доме вынул чек из кармана. Он оставлял себе столько, чтобы платить хозяину за жилье, на всем остальном экономил: гасил свет за собой, кофе пил дома, перейдя на черный, чтобы не тратиться на сливки. Он отключил стационарный телефон, а для мобильного выбрал самый дешевый тариф.

— Мне с ним не было скучно, — прошептал Куин. — Ничего подобного.

Он положил чек на столик, который когда-то служил для их общей почты.

— Перестань, Куин. Деньги тут ни при чем.

— Больше у меня ничего нет.

— Долг перед ним ты не сможешь погасить, — тихо сказала она.

Чек она оставила лежать на столике. Не взяла и не вернула. Просто оставила лежать. Ее злость на Куина, похоже, прошла, сменилась жалостью.

— Попроси Божьих братьев помолиться за меня, — сказала она и прошла на кухню без него.

Наконец-то можно уйти. Передав ей деньги, он чувствовал себя еще хуже. Может, в этом все дело, предположил он.

Выйдя из автобуса, который увез его из центра, Куин прошел пешком мимо художественного музея, вглядываясь через ограду в хорошо знакомую скульптуру: огромная человеческая фигура из стальной проволочной сетки, чья внутренность заполнена камнями. Фигура буквально клонится к земле, гигантским коленом упирается в нее, торс наполовину согнут, голова поникла. Человек, думал Куин, страдает в одиночестве. Он безмолвен. Укрыт от глаз ухоженными деревцами. Чтобы обнаружить его, нужно знать, что он там.

Куин достал телефон, в списке непринятых звонков значилась сточетырехлетняя женщина. Как такое могло случиться?

— Ах, это вы, — сказала она, узнав его голос. — А я уж подумала, что снова тот тип из Пакистана, который пытается всучить мне кредитную карту.

— Я не смогу прийти в следующую субботу, — сказал он и хотел этим ограничиться, но не удержался — она растрогала его, узнав по голосу, едва он произнес «здравствуйте». — Как насчет воскресенья?

— Вы полагаете, что у меня один день не отличается от другого? Потому что я старая?

— В субботу у меня концерт, я не могу его пропустить.

— А я по воскресеньям пеку печенье.

— Так испеките его в субботу.

— Кроме того, за мной заезжает церковная дама и отвозит на мессу к десяти тридцати.

— Значит, я приду пораньше.

— Вы никогда не приходите пораньше.

— Я приду пораньше, Уна.

Если смотреть долго, то начинало казаться, что статуя подрагивала, словно камни вздымались, и грудь человека дышала.

— Понимаете, у меня есть знакомые ребята. У них гитарист заболел, надо его заменить, а они, похоже, должны выстрелить.

— Ой!

— В хорошем смысле, — уточнил он. — В смысле, прославиться.

— А то я подумала, они собираются кого-то убить. — Она помолчала. — А эти ребята — они какую музыку играют, рок-н-ролл?

Он улыбнулся ее словам.

— Евангелический рок, — ответил он. — Даже ваша бабушка не смутилась бы.

— Моя бабушка так далеко, что ее ничем не смутишь.

— Они дико талантливые. А их матушка — ходячий банк.

— Ага. Удача стучится в дверь.

— Будем надеяться.

— Надеяться рискованно, Куин.

— Знаю.

Ему хотелось закончить на мажорной ноте, но нет — тут как тут эта острая, почти духовная боль, открытая рана, которая требовала врачевания. Откуда Уне это известно?

— Хорошо, пусть будет воскресенье, — живо сказала она. — Субботняя месса ничуть не хуже воскресной. Но все равно, даже если у дамы один день не отличается от другого, невежливо вынуждать ее в этом признаваться.

— Приму к сведению.

— Вот-вот, примите.

— Печенье — звучит очень заманчиво.

— Приму к сведению.

Статуя по-прежнему дышала или так казалось. Куин внезапно сам ощутил такую тяжесть, словно его грудную клетку заполняли камни. Каменный человек прятался за деревьями. «Подымись», — прошептал Куин, но каменный человек не двигался с места, замер в нерешительности, готовясь то ли распрямиться вопреки своему бремени, то ли наконец рухнуть под невыносимой тяжестью.