Моника Вуд - Один на миллион

— Какова была вероятность летального исхода? — наконец выговорил он. — Речь идет об одном случае на миллион, что-то в этом роде?

— Помощник должен был послать его на ЭКГ сначала. Провести обследование. Должен был позаботиться.

Они смотрели друг на друга несколько мгновений, атмосфера накалялась из-за их давнишнего соперничества.

— Когда она собирается выйти на работу? — спросил Куин.

— Она уже выходила, — ответила Эми.

Белль работала в архиве штата, и ей часто приходилось помогать обычным людям, которые ищут своих предков, чтобы построить генеалогическое древо. «Какой в этом смысл?» — однажды спросил Куин. Он не знал своих бабушек-дедушек, его мать умерла молодой, его отец и брат были для него пустым звуком. Он спросил между прочим, как бы пожал плечами вслух, но Белль ответила со своей обычной вдумчивостью: «Они рассчитывают на то же самое отношение со стороны потомков».

— Даже два раза выходила, если быть точными, — сказала Эми. — Но она не может читать имена умерших.

Эми повернулась к нему, лицо у нее припухло от многонедельного плача:

— Как тебе удается так много работать, Куин?

— Как-то удается.

— Почему ты не скорбишь? Почему не дома сейчас, не корчишься от боли на кровати?

Потому, подумал он, что не заслужил облегчения, которое приносит скорбь.

— Может, будь ты другим отцом, у тебя и сын был бы другим человеком, — продолжала она, дыхание у нее становилось тяжелым и прерывистым. — Он не испытывал бы страха, уверенность была бы у него в крови, и не требовались бы ему таблетки, чтобы выдерживать напор жизни, и не пересчитывал бы он постоянно всё на свете, и не вздумалось бы ему в пять утра гнать на велосипеде бог весть зачем, и не разорвалось бы у него сердце, и не лежал бы он там на обочине с поцарапанной щекой.

Она уткнулась лицом в ладони.

— Господи, — выдохнула она. — Господи, какая же я мерзавка.

Она виновато посмотрела на него.

— Не слушай меня, ради бога. Это не я.

Куин не сводил с нее глаз. Несмотря ни на что, он считал ее своей родней. Он страдал сейчас от ее гнева или отчаяния, жалобы — как это ни назови — и делал это с готовностью, словно заслужил, потому что чувство, которое он испытывал до сих пор после смерти мальчика, нельзя считать страданием. Его сердце заболело за Эми, за Белль, за всех. И за мальчика, особенно за мальчика, которого уничтожил безумный Бог задолго до трехзначного рубежа в сто десять лет.

— Ты когда-то хорошо ко мне относилась, Эми.

— Да. — Она вытерла слезы кулаком. — Но не в качестве мужа своей сестры.

Он еле расслышал.

— Я восхищалась тобой. Меня тоже манило творчество, но ступить на эту дорогу — кишка тонка оказалась.

— Да ступить на эту дорогу проще простого, — сказал он. Ему всегда нравился ее грудной певческий голос, она несколько раз пела с «Раздолбаями» в пору их шальной и безрассудной молодости. — Вот удержаться на ней…

— Посложнее будет.

— Пожалуй.

Она обхватила себя скрещенными руками.

— Я посчитала, сколько дней провела с ним, — пробормотала она. — Как это характеризует меня, его тетю, если я могу сосчитать, сколько дней провела с ребенком, который прожил на земле одиннадцать лет?

Куин начал понимать, что Эми находится здесь не потому, что сестра в ней нуждается, наоборот. Ведь это Эми купила красный велосипед, на котором он гнал тем погожим ясным утром своей смерти.

— И сколько? — спросил он.

— Что?

— Сколько дней?

— Шестьдесят один, — ответила она, и голос ее оборвался, словно упал с большой высоты. — Шестьдесят два, если учесть день похорон.

Ей исполнилось сорок лет, у нее был женатый любовник, и она страстно хотела ребенка. Куина вдруг озарило, что она соперничала с ним не за Белль, а за мальчика.

— Ты живешь в Лос-Анджелесе, — сказал он. — Учитывая это, шестьдесят один день — до хрена как много.

Она заплакала.

— Эми, помнишь тот мини-диктофон, который ты прислала ему пару лет назад?

Она вытерла глаза рукавом.

— Угу.

— Он всегда гладил его, как котенка.

— Да, я знаю.

— Это единственная вещь, которая оставалась у него в одном экземпляре, всех остальных было ровно по десять. Он обожал тебя, Эми. Тебе не в чем себя винить.

— Я… — начала она, не закончила и стала смотреть в пронзительно чистое окно.

Ветер затих, сменился парализующим солнцепеком, и Куин остолбенел, увидев в окно, как Белль в пижаме размеренно двигалась от клумбы к клумбе и методично срезала ножницами пышные головки цветов.