Виктор Пелевин - Непобедимое солнце. Книга 1

На самом деле я просто хотела отодвинуть минуту, когда мы останемся в номере вдвоем. Мы успели с последней партией туристов – базилика уже закрывалась.

«Цистерна» оказалась огромным хранилищем для воды с высокими сводами и колоннами. Такой подземный храм Ктулху (кому же еще поклоняться в подобном месте). Меня поразили огромные головы древних статуй, использованные строителями в качестве опор для колонн. Одна из голов для пущего унижения была перевернута.

Рядом с нами прошла смешанная группа французов и немцев. Их вел очкастый европейский гид, говоривший по-английски – если вдуматься, серьезное унижение для объединенной Европы. Мы с Фрэнком пристроились сзади и стали слушать. Выяснилось, что это голова Медузы, но откуда и когда ее привезли, гид не сказал. Я поняла только, еще в античное время.

– Мы можем видеть на этом примере, – говорил гид с французским прононсом, – что ситуация, когда вся предыдущая культура превращается в каменоломню для текущей, известна людям с античности. Впрочем, она не была чем-то новым даже в Древнем Египте… Культура – это не только самоподдерживающийся, но и самопоедающий механизм. В точности как человеческое тело. Прошлое с его артефактами и историями растворяется в нем без остатка…

– Оно не растворяется, – вдруг громко сказал Фрэнк.

Гид изумленно поднял на него глаза.

– Оно теряет свое имя. Становится бездомным эхом. Мы видим и слышим массу вещей, которые раньше были чем-то другим. Мы просто их не узнаем.

На Фрэнка уставились туристы. Пара человек даже щелкнула телефонами: видимо, их впечатлил его ситхский плащ.

– Возможно, – улыбнулся гид. – Я об этом и говорю, но не так поэтично. С вашего позволения…

Он повернулся и увел свою группу дальше.

Кроме обтесанных каменных голов мне запомнились какие-то загадочные знаки, вырезанные на некоторых колоннах. Слишком высоко для туристов, да и вид у резьбы очень аккуратный. Возможно, это было тавро строителей – но гида спрашивать не хотелось.

Мы выбрались из цистерны, погуляли еще немного по вечернему Стамбулу, и под конец Фрэнк проголодался. Мы сели за столик в том же месте, где я вчера ела свежевыпеченный хлеб с чем-то вроде хумуса – но после злоупотреблений на яхте на подобное грехопадение я готова уже не была, и Фрэнк поужинал в одиночестве. Я выпила только стаканчик местного чаю без сахара – и съела яблоко.

Яблоко оказалось сладким, и меня мучила совесть. Но думала я вовсе не о кознях древнего змея – а о гликемическом индексе и лишних углеводах.

В номере Фрэнк первым ушел в ванную и долго плескался в душе. Вышел он в пижаме из серых шортов и майки, вынул из сумки свой лэптоп и стал подключаться к сети. Я отправилась в ванную следом. У меня не было пижамы, но там висели приличные халаты. Как раз моего размера.

Когда я вышла, он лежал на кровати и дымил. Хорошо хоть догадался приоткрыть окно. Я села на кровать, отобрала у него косяк, погрозила ему пальцем и сказала:

– Ты обещал вести себя прилично. Помнишь?

Он кивнул и сделал серьезное лицо.

Дура, подумала я тут же, вот дура, а? Теперь он будет всего бояться, у них ведь в Америке концлагерь. Особенно для белых мужиков. Все сама себе испортила.

Неудивительно, что я на него разозлилась.

– Зачем ты стал спорить с гидом?

– Когда? – изумился он.

Похоже, он уже забыл.

– В базилике.

– А. Он говорил, что все пропадает. Ничего не пропадает. Мы живем среди отражений и эх (Фрэнк сказал «echoes»). Помнишь голову медузы?

– Помню.

– Это был другой храм неподалеку. Очень старый, уже разрушенный христианами. Когда строили цистерну, просто приволокли голову в катакомбу и перевернули, потому что боялись ее взгляда. Или уже не помнили, кто это, и думали, что новый бог поставит плюсик за плевок в прежнего. Ты приходишь посмотреть на византийский резервуар для воды, но видишь эхо чего-то гораздо более древнего, чем сама Византия. Понимаешь?

Он, наверно, всю жизнь общался с дурочками.

– Понимаю, – сказала я. – Чего тут непонятного?

– Гид говорил, что культура переваривает себя. Поедает свое прошлое без остатка. А по-моему, прошлое забрасывает в будущее свои семена. Они прорастают где угодно, и мы уже не знаем, чем они были раньше. Особенно часто такое бывает в поэзии и музыке.

– Прорастает в каком смысле? – спросила я. – Повторяется мелодия? Или рифма?

– Бывает, что всплывает какая-то таинственная и скрытая от людей история, но ее не узнают. Вот такая же голова медузы. Кто-то вдруг спотыкается об нее в психоделическом тумане. Это часто случалось в шестидесятые, когда сразу много разных энтузиастов стали копать нашу бессознательную память под кислотой…