Впрочем, у Егора всегда был железный «отход на север» — Калерия. Поразительно как умела она снять негатив. Со временем, в отсутствие Галактионовны на земле, вещественно тоскуя по ней и рассуждая о мотивациях этого (тоже любопытно: кто возьмется портить сладкую печаль осмыслением?) — он рассмотрел исключительную женственность. Сюда впихнул и материнство, как симбиоз самопожертвования и собственничества, и красивость воплощения в жизнь, и умение насладиться от ее красоты.
Егор мог в любой час вломиться к ней комнату и сходу начать жаловаться. Неизменно Калерия делала заинтересованное лицо и снимала всякую напыщенность излагаемых обстоятельств чем-нибудь таким:
— Не елозь по равнине, будь благоразумен.
— Ах так! — сию же минуту гневно и живописно воспалялся в духе любимой соседки парень. — В таком случае я намерен сделать постановку вопроса. Вот она. С каких пирожных я должен стать благоразумен? Какими исследованиями достигнуто, что мне следует поступать оно!
Калерия принималась смеяться, затем садились лакать чай, где дама обогащала очередной историей из жизни и ловила Егора впросак, ибо он старательно не верил действительно красочным эпизодам, и напрасно, потому что получались нередко подтверждения.
Неплохо ограждали «челночные» вояжи в Польшу, на каковые подначила Марго. С дамой наш подружился — а чего бы мы задерживались? — и даже с мужем, что «толстячок мой», не говоря о сыне Ваньке, кучерявом, веснушчатом, курносом недоросле, которого впечатлил Егор до той степени, что парень замечтал о стоматологическом поприще. Тетя, будучи коммерсантом что называется во плоти, имела собственный опыт, и Егор командировки полюбил.
Получается, Польша… Европа — начиная с двухэтажных желвагонов, которые единственно по кино представимы. Да и люди тамошние оказались с задними мыслями. Собственно, страну Егор не разглядел. Так, из окна. Удивительная вещь — огромная хвойность, а вот небо отнюдь западное. Сперва ездили в Варшаву — как у нас на стадионе кишел рынок — впятером, вшестером, потом вдвоем в Белосток.
На вокзале сходу с угодливым и въедливым взглядом окучивали арендодатели, советчики всяких мастей. Утилитарщина вопила. То, что гордо отправились — подельник, слава богу, был из приятелей — по адресу, состоялось фантасмагорично, ибо пришлось и применяться самим, разговаривать с таксомотором, подозревать о надувательстве, да и адресат — безрукавчатый дядя с отвислой губой и насмешливым взглядом — обещанного радушия не применил. Конечно сам воздух (даже удивительно приспособленное и вместе чем-то изящное отхожее место) что-то обещал, хотя бы нескладность, и, получается — чувства… однако это так скоро ушло.
Занимательно, что поляки — торговцы знатные — поголовно говорили по-русски, но только в тесноте, и здесь впервые Егор узрел неделикатность славянского человека и то, что теперь совсем привычно, манеру обездоленных прятаться за язык. Неоднократно сталкивались, скажем так, с вертлявостью поляков, отчетливым угодливо-презрительным отношением к русским («рускам»). Егор тронулся называть их Пшиками, но почему-то не в связи с этим, а с манерой все кроссовки называть адидасами («Купил адидасы «Найк»).
Очень свободно вошли в преобладающе русскую, неприхотливую и озабоченную толпу, в обязанность конкуренции и обнаружение прискорбного первенства в собственной психике инстинкта. Нелишне сказать, удивительная приспособленность к обстоятельствам — как то: разговорчивость, бойкое шныряние по неотличимому от родимого рынку, анализ торгашеского рода, и даже ловкое уплотнение закупок в баулы — вызывало нечто смахивающее на торжество. Собственно, и на небо не манило коситься.
Тем не менее взгляд ненасытно спотыкался о полек, во множестве ногастых и вообще хронически хорошеньких, что было зачем-то неуютно глазу (впрочем, знатно компенсировалось, если доводилась дурнушка, да еще рыжая).
Польки, между нами, великолепны — отзывчивы. Это уяснил Егор после второй поездки в Белосток, уже запомнив название улиц. Отзывчивой случилась родственница Кшиштофа, который и в первом присутствии начал угощаться, например, по той причине, что навел на дешевое градусное заведение. Она смеялась иностранным образом — практически на каждое высказывание Егора, даже скоромное — подперев подбородок руками, облокотившись на стол и смачно колыша в процессе грудью. Ей было за тридцать, взором обладала, соответственно, периодически пристальным. Приходить стала после второй поездки — доступно заподозрить вызов. Возможно, племянница. Отзывчивость, словом, перла. Егор заинтересовался: отчего так податливы — от красоты, либо от заднего ума? Размышлял: скорей деловиты. Что означает аккуратность в поведении — точность руки, слишком знающей как оправить, оскомина взгляда? Она и просветила. Егор полюбопытствовал — прежде такой вопрос был недопустим — в апатийном, нагом состоянии: «Чем я тебе понравился?» Ответ был соразмерен. Близлежащая задумалась, — без заблуждений, корень провокации состоял в слове понравился, такие изделия ей были явно невдомек.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу