Виктор Брусницин - Мой милый Фантомас (сборник)

— Не тянет на Урал? Ты вроде лет пять не бывал, — выразился Соловьев.

Петр вздохнул, затем пожал плечами.

— Да не сказать.

— А я, пожалуй, не смог бы здесь жить.

— Отчего же?

— Не знаю. Есть что-то в Москве ненастоящее.

— Это безусловно. Только кто знает, где и что настоящее. — Петр еще раз вздохнул, на него это было непохоже. — Я, Андрюша, быть может, исчезну скоро. А где окажусь — неведомо. Впрочем, это ни к чему… — Петр Васильевич заерзал на сиденье. — Я тебя предупредить хочу. Сегодня много гостей приедет, и будет один… э-э… (В интонации Тащилина образовался металлический ингредиент) Во всяком случае, ты старайся ничему не удивляться, я тебя умоляю. Мы договорились?

— Кажется, я озадачен предположением, что способен еще разглядеть в чем-либо сюрприз.

— Превосходный ты, Андрей Павлович, человек.

Гости начали прибывать часам к девяти. Фешенебельные авто, ослепительные наряды, манеры, слизанные в кино и нелепые, как тюбетейка на матрешке. Известный депутат Z — мы не вправе озвучивать метрики, один неосмотрительный хроникер в смахивающих обстоятельствах уже схлопотал в сопатку — парочка светских пум, в общем медийные и вообще публичные наружности присутствовали.

— Мари Жапризо, — глаза Тащилина светились настырно, — ну да, Франция, однако всецело русская натуральность. Я не прошу любить и прочее, это неизбежно. Я настаиваю держать себя в руках, мужчинам свойственно испытывать неизведанные колебания при общении… — Обращался к Мари: — Зед Иван, заметьте, Иванович, самый небезызвестный депутат, фигура с нескольких точек зрения замечательная. Собственно говоря, я не найду ракурса, где можно разглядеть заурядное.

Замечательная фигура возвышался, излишне клонился, пожимал руку неловко. Лоснился, сверкая искусственными зубами… Некий медийный живот шумел:

— Опа — а елочка-то, Петр Василич, знатная, таких на базарах не дают! Прикоммуниздил в недрах не иначе. Гы-гы-гы!

Пума уан, Пума ту (лесбиянка по слухам):

— Ирен, душка! Мню-мню-мню. Ты цветешь — нет, ты веешь. Нет, ты выглядишь безбожно невозможно. Постой, что за аромат? Э, подруга, ты получишь!

— Представляешь, Жорка у Люськи Стрельниковой — оприходовал Жанну, теперь она в фаворе.

— Иди ты! Во козел.

— Бентли Люське оставил.

— Законченный козлина!..

— Слышь, подруга, там что за клоунада стоит?

— Полная что ли, матрена? Петенькина то ли землячка, то ли родственница. Рядом, лоховастый который — ее муж, следак. С Урала, короче.

— Ну ваще-е! Петюня в своем репертуаре — электоратится.

Тащилин окучивал известного дельца Ю.Ю.:

— Уважаимейший, вы хотели пообщаться с Лолочкой. Мужайтесь, вам повезло — будет.

— Вы драгоценны, Петр Васильевич, с меня причитается.

— Уж попричитаете, не сомневайтесь.

Николь в обтягивающем платье неизвестного материала была архисексуальна, знала это и вдумчиво поглядывала на присутствующих, прогуливаясь медленно и томно. Пума По-слухам долго ее рассматривала, сделала заключение надрывно: «Нет, я не могу», — и умчалась в нужную комнату. Иначе говоря, контингенту набралось с гаком три десятка.

Ничего особенного вечеринка, естественно, из себя не представляла. Перло фальшивкой, не затертый еще телеведущий сообщил пару марципановых тостов, певица Лола часа полтора присутствовала и минут двадцать вживую, то есть гнусно, пела, упорхнув в итоге на очередную халяву вместе с Ю.Ю. Ублажали в музыкальном смысле нанайцы-клоны — из наличного состава был только Асимов в качестве подтверждения бренда (как знаем, таким методом совершался широкий охват). Работали, надо признать, на совесть. И… Принц Тарталья, Сергей, бишь его, Гардей. Наличие последнего отчего-то привело сыщика в пессимизм, притом что певец лоснился лицом, был статен, ухожен и говорлив.

Все с нетерпением ждали скорей не самих миллениум-чудес, обещанных Тащилиным, а того, что после них можно будет по-настоящему нагваздаться и наконец-то облапаться с Новым сулящим-ничего-кроме годом.

Таки относительно удивиться — не то слово. Что-то к полночи приближалось, Андрей преспокойно жевал некую экзотическую наличность, если не хмуро, то без пиетета разглядывая осененные печатью экрана лица (случился человек махровым совком; казалось, ему-то как раз следовало иметь зуб — что ж, русскому свойственно любить свои цепи). Взгляд скользнул по индивидууму, стоящему в глубинке рядом с Тащилиным. Невзрачный, тщедушный — Петр, будучи не запоминающегося роста, казалось, возвышался, внушая что-то субтильному спокойно и навязчиво. Соловьеву Петя порядочно надоел, он сдвинул глаза, как от пустого места. Не тут-то было, селезенка екнула. Андрея обожгло недоброе предчувствие, он возвратил взгляд… Рядом с Тащилиным располагался Герасим. Собственной персоной.