Виктор Брусницин - Мой милый Фантомас (сборник)

Андрей Павлович молчал, строго глядя перед собой. Леже смягчил:

— Вы не находите, что мы склоняемся к Другому, как выражался Левинас: вы — к французским событиям, я — к российским эпизодам? Это естественно, возможно как раз поэтому гипотеза Тащилина представляется неудобной.

— По-моему, вы чересчур усложняете.

Виктор улыбнулся:

— А что может быть проще… — Убрал улыбку. — Теперь я бы сосредоточился на быкообразующих, именно тут существует совмещение. Собственно, посмотрим — признателен, что вы подыграли побудить Петра Васильевича на эксперимент…

Байонна испокон века славилась и пороком и богобоязненностью: город поставлял и проституток и священнослужителей. Мощеные кривые улочки, узорчатые фасады старинных домов и крепостей, равномерные контрасты с современной архитектурой, столь же идущие старине повседневные облачения жителей, множество цветов. Если для русских здесь было внове, особенно Соловьеву, то французы вели себя как дома.

Поместились в скромной на вид, однако фешенебельной гостинице в Малом Байонне, Мари чудом, русские провозгласили затею поздно, забронировала места — традиционный наплыв туристов и доморощенных отчаянных голов. Командовала она же, Жиро совершенно скуксился в последнее время, в общем наиболее оживленными выглядели женщины. Русские выторговали экскурсии, которые планировали осуществить завтра, а еще на другой день падала сама коррида. Оставшийся теперь вечер обедали в ресторане «Где-то», разумеется, отлично знакомом Мари, в Биаррице, пригороде Байонна.

Впрямь, вкус у женщины отнять невозможно. Открытую площадку мерно освежал легкий бриз, море от садящегося солнца пылало ровно так, чтоб смотреть было на грани боли и влечения. Незлобиво роптали шикарные лиственные, изощренные контуры делали пейзаж сказочным. Обед состоялся столь великолепен и церемониально и по естеству, что скованный, подглядывающий поначалу за другими Соловьев сдался через час и смело шнырял взглядом по ареалу. Гийом, хозяин заведения, безукоризненно одетый поживший гасконец, часто подходил, наблюдая за работой официантов, с достоинством и учтивостью осведомлялся о самочувствии.

Тащилин в последнее время нарастил объем своего представительства в компании предельно. Лениво развалился на стуле, глаза были чуть открыты, говорил буднично, не заботясь о смыслах:

— Тянет романтикой, свободой, Испанией, если хотите, кровью. Я во власти предстоящей корриды?… Нет, нет, Кармен нигде не могла появиться кроме Испании. Антуан, вы не находите?

Жиро откровенно дулся, ответил пасмурно, имея в виду предыдущие дебаты, где в ходу оказался «феминизм».

— Мое обоняние раздражено тем, что чует четкие миазмы матриархата. Вот чем завершится феминизм.

Петр умерял как мог:

— Однако мы очутились в соблазнах общества потребления, кто как не женщины наиболее здесь расторопны, инициативны и заразительны. Таким образом, черты матриархата неизбежны.

Втерлась Николь с параллельным поползновением:

— Мне чужда Кармен. В покорности есть своя сила — Эсмеральда.

— Вы заурядный патриот, — снисходительно поощрил Тащилин.

Задумчиво произнес Соловьев:

— Хм, сила слабости. Весьма существенный оксюморон… Впрочем все мы халдеи. Как говорится, гордость официанта — цифра чая.

Николь мягко возразила:

— Но любовь.

Жиро не избежал:

— Любовь с точки зрения медицины — невроз.

Мари подъела:

— Ну так ты влюблен — поздравляю.

Петр улыбнулся:

— Нет, я не зря почувствовал кровь. Условимся переждать день.

— У меня присутствует свежее предложение, — задорно запустила Николь. — Танцевать. Антуан, я вас вызываю.

— Охотно, — неохотно молвил он.

Вполне разошелся, парочка мило заворачивала некий суррогат, где симпатично присутствовали потуги на пасодобль. Соловьев тем временем столь основательно налег на бланманже, что Мари с улыбкой подтолкнула свою порцию. Она была деятельна, на месте не сидела, применяла на этот раз вульгарноватые позы и развинченную походку. Некий дядя, судя по всему, богатый араб (он аттестовался афисьонадо, ревностным любителем корриды и особенно эньсерро с пятнадцатилетним стажем), пригласил ее на танец и был умерщвлен: глаза горели, изобиловали знаки внимания, хоть и не всегда приличные — цокал, делал воздушные поцелуи, приговаривая: «Сильфида», — но в сущности безобидные. Русские под аккомпанемент достойного квинтета, где тон задавал аккордеон, исполнили «Подмосковные вечера» и сорвали овации. Гийом канючил назначить хотя бы еще одно посещение, на которое должно забронировать столик — принято перемещаться. Повеселились душевно, в номера попали в пять утра.