Тимур Максютов - Зеркальные числа [сборник litres]

Док намекал, что именно эти всплески и были попытками Истинного прорваться наружу, сквозь толстый слой шлака, который навалила цивилизация. Но я не хочу об этом думать. Лучше уж начну писать, как он велел.

Маму я почти не помню. Какие-то обрывки: теплый запах, теплые руки. Она стоит на коленях и обнимает меня. Мне никогда после не было так уютно и так тревожно. Потому что знал, что это – прощание. Ее плащ с круглым значком на лацкане (черная окружность с точкой по центру на белом фоне) шуршал, будто звал куда-то, торопил.

И она ушла.

Мне было десять, когда я рассказал отцу об этом воспоминании; отец разозлился, горло его набухло готовыми порваться от гнева жилами. Он кричал, брызгая воняющими пепельницей слюнями: мол, я ничего не могу помнить, потому что был безмозглой личинкой; я и сейчас дебил, а тогда вообще был еще зародышем, полуфабрикатом. Что это дурь и фантазии: он выяснит, кто меня надоумил ляпнуть этакую чушь, и вырвет провокатору кадык, но прежде выдерет ремнем ублюдка, столь похожего на чокнутую мамашу. Он начал шарить по поясу под нависшим брюхом, но потом вспомнил, что в трусах; бросился к шкафу, где у него висели брюки, и начал выдирать из петелек ремень, похожий на гладкую желтую змею. Петельки сопротивлялись (они были за меня); брюки, упираясь, сморщились гармошкой. Я не стал дожидаться результата схватки и смылся. Распахнув окно, сиганул в мокрые кусты со второго этажа; здорово отбил пятки, но времени страдать не было.

Убежал за сарай и спрятался в старой железной бочке. Там пахло ржавчиной и плесенью, по мне бегала какая-то многоногая мелочь, от чего кожа пошла пупырышками. Было холодно и мокро; отец, ругаясь, бродил по двору и кричал, чтобы я немедленно вышел, и тогда он меня убьет. Логики в этом требовании не было ни гроша; отец вообще не отличался умом, теперь-то я это понимаю.

Он испробовал разные методы: фальшиво сюсюкал, что уже меня простил и купил шоколадку, а через пять минут по визору будут мультики; но я-то точно знал, что нынче вторник, потому что вчера в школе был урок гражданственности, который по понедельникам, а мультики по вторникам не показывают, ибо постный день.

Так он долго бродил по мокрой траве, ругаясь и умоляя поочередно. Был момент, когда я едва удержался: после того, как он пригрозил растоптать модель «Отважного», если я не появлюсь немедленно. Но я стерпел.

Отец ушел, а я торчал в бочке, пока не стемнело. В открытое окно визор орал про мяч на третьей линии: шла трансляция полуфинала.

Я попытался вылезти: ноги затекли и не слушались, замерзшие пальцы срывались с края бочки, и в какой-то момент мне показалась, что вся моя жизнь пройдет в этой железной, смердящей ржавчиной и плесенью тюрьме. Насосавшиеся до отвала комары не могли даже улететь: тяжело дыша от пережора, они пешком сползали с меня и отдыхали на ржавых стенках. Я совсем отчаялся и собрался захныкать; но тут женский, ласковый и тревожный, голос прошептал:

– Ты сможешь, ты ведь мужчина.

Я выбрался оттуда.

Прокрался в спальню: книжки мои были разбросаны по полу, планшет разбит. Под ногами хрустело. Я присел на корточки, пощупал и понял: это были обломки модели космического фрегата второго ранга «Отважный».

Я ждал выпуски с комплектацией. Прибегал к магазину, когда улицы городка были еще пусты, только роботы-уборщики тихо шуршали по асфальту, и торчал у витрины. Я собирал «Отважного» целый год. Сдавал бутылки и даже подворовывал из отцовского бумажника.

Теперь от фрегата остались только хрустящие, как кости павших, ошметки.

Я не стал плакать.

Визор продолжал орать. Не заглядывая в гостиную, я и так знал, что отец дрыхнет, откинувшись головой на спинку дивана; нашлепка модема на его виске моргает в такт воплям комментатора. Грязная майка едва не лопается на брюхе, две бутылки из-под пива валяются на полу, а третья выпала из его волосатой лапищи на диван и вытекла.

Он всегда брал три бутылки, потому что третья бесплатно.

В кладовке стояла старая канистра с горючим для аварийного генератора. Запах бензина всегда нравился мне; от него почему-то чудился ветер в лицо, пахнущий полынью, и рев мотоциклетного мотора – я не знаю, откуда у меня взялось такое воспоминание. Наверное, из исторического фильма.

Горючее булькало и наполняло дом восхитительным ароматом. Вспыхнуло, лопнуло раскаленным шаром в лицо: я едва успел отскочить, но брови все-таки опалил.

Добежал до кустов, когда завыла сирена и зашипели струи пламегасителя: я забыл про автоматику и не выключил ее.