Леонид Иванов - Леший

— Фроська, дура, куды мордой-то тычесси? Зараза ты мокрохвостая! Вот свалилась на мою голову.

Той порой Евфросинья задами мимо проходила. Слышит, костерит ее бывшая подружка по всем статьям, как только может.

— Нет уж, не спущу боле, — решила Евфросинья, и бегом к председателю. Так, мол, и так, опять Нюрка Скворчиха за своё взялась, опять костерит-поносит, проходу не даёт.

Выслушал Иван Михайлович, он как раз на ту пору трезвый был, очки снял, через которые газету читал:

— Пошли, так сказать, разберемся на месте.

А Аннушка все с козлёночком своим воюет. Послушал председатель, послушал, во двор за калитку зашел. Хозяйку окликнул.

— Нехорошо получается, Анна Игнатьевна! Я вас обеих давно ли штрафовал, а видно опять привлекать придется. Но уже по более суровой статье, так как рецидив наблюдается. Не угомонилась ты, Анна Игнатьевна, так сказать. Не ладно это, братц-ты-мой!

— Ой, да что это Вы, Иван Михайлович! Бог с тобой! Да я и словечка худого боле не сказывала. Пусть язык мой отсохнет, ежели вру!

— Сам слышал, Анна Игнатьевна, как ты соседку свою, подружку бывшую, на дворе только что последними словами костерила, матюгами нецензурного характера обзывала. Придется протокольчик составить. Нельзя, понимашь, чтобы подобные безобразия безнаказанно чинились, чтобы людей ни за что-про что оскорбляли. Сигнал к тому же от потерпевшей поступил. Жалоба, так-скать. Теперь вот и сам удостоверился.

— Ой, так это же я на козлёночка своего, Фросеньку, ругалась. Никак не могу к пойлу приучить… Измучилась вся, Иван Михайлович! Хорошенький такой козленочек. Фроськой назвала. Козочка… Уж до чего вредна, стерва, спасу нет. Вот и ругаюсь…

Разъяснил после этого Иван Михайлович Евфросинье, что посягательства на ее человеческое достоинство со стороны Анны Скворцовой не наблюдается, что ругается она на свою скотину, а это законом не запрещено. Равно, как и то, какое имя, то есть кличку, дать козе или там корове. Дело это неподсудное.

Крепко задумалась Евфросинья, как отомстить супостатке за обиду, да только путного ничего в голову не приходило. Осень уж наступила, новая капустная рассада отменный урожай дала, зима подкатила, а баба все жаждой мести мается. Сама обида уж и забылась совсем, но только когда корова растелилась, Евфросинья тёлочку Нюркой назвала.

За долгую зиму помирились бабы, опять с одного колодца воду брать стали, отношения прежние восстановили, гоститься начали.

По весне скот на улицу выпустили. И слышат в деревне, опять Нюрка с Фроськой ругаются, друг друга на чем свет стоит костерят.

— Фроська, зараза жидконогая! Не доводи до греха, иди домой по-хорошему. Вот, ужо, палкой-то как садану дак!

А из другого заулка то же самое:

— Нюрка, змея подколодная! Ох, и гадина ты! Вот я тебе по морде-то!

Застали скотину, сошлись у колодца.

— Ты подумай, Аннушка-матушка! И в ково такая уродилась! Весь день сёдни впробеги. Сил боле нету…

— Ой, сама вся не могу, Евфросиньюшка. С проклятой-то. Как только лето перебьюсь, ума не приложу.

— И не говори, матушка!

И так каждый вечер. Смеётся деревня, а что поделаешь, привыкли уж животные к своим кличкам, не переучивать.

А Евфросинья с Аннушкой хорошо живут, мирно. По вечерам вместе за самоваром чаи распивают и пирогами друг дружку потчуют.

Многолетние разговоры о том, что на Кьянду проведут радио, кажется, переставало быть только разговорами. Наказ об этом из года в год давали избиратели своим районным депутатам, да только были дела поважнее, чем обеспечить вещанием две сотни человек одиннадцати небольших деревушек, испокон веков оторванных от внешнего мира бескрайним простором Белого озера, по которому когда-то, как утверждали историки, проплывал сам Петр Первый, чтобы своими глазами увидеть град Белозерск, бывший неприступной крепостью Великой Руси на протяжении многих сотен лет и потому сохранивший уклад местного населения в его первозданном состоянии. С другой стороны от людных мест это урочище отделяли непроходимые летом болота, пройти через которые до больших морозов можно было только пешком, — да и то по большой необходимости.

Радио районные власти обещали давно. Оторванное от мира население с каждым годом быстро таяло, бывшие два колхоза захирели, слились в один, но это не спасало экономику урочища. Из трёх школ: двух начальных и семилетки, осталась одна начальная малокомплектная, в которой Александра Михайловна учила сразу четыре класса в одном просторном помещении. Отапливать его зимой было не под силу даже при изобилии дров, потому что огромные окна дома, построенного по универсальному советскому проекту, рассчитанному на все климатические зоны одновременно, тепло совсем не держали, хоть техничка тётя Нюра каждую осень тщательно их конопатила паклей и проклеивала щели бумажными ленточками, нарезанными из остатков обоев.