Юрий Красавин - Полоса отчуждения

Нина сказала это и засмеялась, и муж знал, отчего она смеется.

— Помнится, раньше мечтал: вот приехать бы в гости к кому-то, а там наварено, нажарено, напечено… Утром встанешь, а на столе-е! — пироги румяные с грибами, с луком, с мясом…

— А в обед щи с говядиной, — подсказывала Нина, улыбаясь. — Этакий мосол величиной с настольную лампу, сахарная кость. И телятина холодная куском.

— И блины, разомлевшие от тепла и масла…

— Ох, перестань? Я уж проголодалась. Хоть бы картошечки свежей отварной сейчас с солеными огуречиками.

— Ну, это-то будет.

— Позволь усомниться. Вот я тебе сейчас скажу, чем она нас с тобой встретит, то есть что будет на столе: картошка, сваренная еще вчера или позавчера в мундире, а теперь пожаренная на растительном масле, огурцы соленые, килька в томате и оладьи вчерашние, подогретые на сковороде, или крупеник тоже позавчерашний и многажды разогреваемый… Скажет: выручайте хозяйку-то! Не пропадать же добру.

— Она любит решать задачи не тактические, вроде выпечки пирогов, а стратегические: покрыть крышу, подвести новый фундамент. Ей нравится орудовать заступом, да топором, да ломом. Странное дело! Что у нее за приверженность такая к мужской, к грубой работе!..

— Магазин, Леня. Давай зайдем.

— По-моему, эта лужа была здесь и двадцать лет назад… Впрочем, я удивился бы, если б ее не оказалось.

— Не веришь в распорядительность местных руководителей?

— Я не уверен, что они тут есть. Но самое любопытное другое: вот сейчас войдем в магазин, а там за кассой сидит Таня.

— Какая Таня?

— Пикулева. Материна соседка.

— Ах да!

— Представь себе: она уже лет двадцать пять бессменно тут. Четверть века в одном магазине!

Обошли лужу, потоптались у крыльца, сбивая грязь с подошв, вещи оставили у двери. Леонид Васильевич, едва переступив порог, заговорил в повышенно-приветливом тоне:

— Здравствуй, Таня! Как приятно тебя видеть!

— Здравствуйте…

Магазинчик маленький, покупателей два-три человека, Таня на кассе сидит, скучает.

Нина не мешкая вынула полиэтиленовую авоську и стала накладывать в нее пакеты с сахарным песком, пачки печенья, чай, маргарин… Муж снял с полки буханку хлеба, батон белого, подошел к кассе:

— Как поживаем, Тань?

— А ничего, Леня, помаленьку. Что это ты черствого взял! Возьми мягонького, вон на той полке, на верхней, — только что привезли, еще теплый.

— Да неудобно: уж этот в руках держу.

— А кто видит? Смени, смени!

— Как хорошо: свой человек в магазине! По блату тепленького хлебушка добудешь. Что там мама?

— Ждет, ждет… Вчера говорила, что приедете.

— У тебя какие новости?

— Да обыкновенные. Володьку вот из армии ждем со дня на день.

— Как! Он уже в армии?.. Давно ли парнишка в песочек играл, а теперь… что же, небось женить теперь будешь?

— Да он у меня женился в семнадцать лет… Уж и внучку нам подкинул.

— Шустёр!.. А старший что?

— Здесь в автохозяйстве шофером работает.

— С вами живет?

— Нет, у тещи. Строиться хочет.

— А квартиру не дадут?

— Разве дождешься!

Мда, жизнь идет своим чередом, и на эту тему уместно было бы поразмышлять, но всякий раз при встрече с Таней Пикулевой одна и та же мысль повергала в задумчивость Леонида Васильевича: Таня все знает, все помнит про то, что было тогда, давно. А впрочем, не только она — вся улица материна. Для всех них он остался прежним…

Некогда, закончив строительный техникум, уехал он в большой сибирский город, и когда отработал там положенное, мать стала звать его к себе: приезжай да приезжай, сынок, и дом требует ремонту, и огород большой, а у нее-де уж и «старась подпират», и «здоровье неважно».

Было ей в ту пору лет около пятидесяти, рановато начала стариться.

Он сообщил матери, что есть у него девушка и если ехать, то хотелось бы вдвоем. Мать ответила ему в том смысле, что девушек у нее в городке полно, табунами ходят, так разумно ли везти с собой то, чего и здесь хватает. Он настаивал, и она уступила: раз уж выбрал, то «бох стобой женис». Он воспринял это как материнское благословение.

Теперь Леонид Васильевич явственно вспомнил — а вспоминал это всегда, когда приезжал сюда, — как шли они с юной женой вот здесь, мимо магазина, школы, колодца… С юной женой, но то была не Нина, а Тая, Таечка…

Приехали они в конце зимы, поздно вечером; шли хрусткой тропкой меж сугробами и по сугробам. А одеты были оба по великой бедности своей в осенне-весеннее: он в ботинках на рыбьем меху, она в резиновых ботах «на кнопочках» — словно не из суровой Сибири заявились, а из южных краев. Мороз их припекал! Улицы городка были пустынны и молчаливы, только собаки брехали.