Юрий Красавин - Полоса отчуждения

В минувшую неделю шли обильные дожди, но вот уже два дня, как установилась ясная погода, и неасфальтированные, сельского вида улицы отражали сейчас в дорожных лужах высокое весеннее небо, расчерченное белыми шлейфами самолетов. Скворцы деятельно обживали прибитые на шестах, на деревьях скворечники; ветерком приносило с недальнего поля жавороночью песню; молодой травкой густо обметало обочины дороги и лужайки тут и там, молодой листвой деревья. Уже гроздья черемухи вот-вот распустятся…

— Воздух-то какой! — продолжала Нина. — И ни тебе толкотни, ни суеты, ни шума городского. Слышь, петушок пропел.

— Как приеду сюда, — ворчал муж, — у меня возникает такое тянущее, гнетущее чувство… Тоска меня томит!

— Ну, и меня кое-что не радует, поверь. Однако вот терплю. Не из одних приятностей жизнь состоит, терпи и ты.

Это насмешливое замечание отнюдь не утешило его, а скорее напротив.

— Нигде я не был столь унижаем, ругаем, осуждаем… — продолжал он свое. — Потому и осталась тяжесть в душе, словно не жил я тут, а в больнице лежал или в тюрьме сидел.

— Это ты про самый-то цветущий возраст — «словно в больнице лежал»? — пыталась шутить жена. — Сказано же: что пройдет, то будет мило. Ведь прошло, Леня, да и давно прошло! Не кручинься, добрый молодец.

Его не мог обмануть веселый тон жены: за ним крылось совсем иное. Она знала причину его плохого настроения, та отнюдь не веселила, а и у нее лежала камушком на душе.

— Родня, бывало, на меня косилась уж так насмешливо, будто радовалась моему ничтожеству! Соседи жалели, словно убогонького, а родная мать не ставила ни во что: неудачничек сын получился!.. Но почему, почему они так! Нынче вот вглядываюсь в себя, тогдашнего, и недоумеваю: работал честно, учился заочно в институте, ни в чем дурном, как говорится, не был замечен… Чего еще надо от человека двадцати пяти лет? Не пил, не курил… Откуда же такое пренебрежение? Спрашиваю себя — и ответить не могу.

— Давно это было, Леня, пора забыть.

— Да и забыл, а вот как приеду сюда…

— И выдумываешь много лишнего. Ты чересчур самолюбив. Никто над тобой не смеялся, никто тебя в угол не загонял, как ты иногда выражаешься.

— Тебя тогда не было, ты всего не знаешь… А я все помню.

— Забудь. Смотри, вон воробьи со скворцами дерутся!

Обычно они заезжали к матери накоротко и всякий раз этак по пути откуда-то куда-то: чаще всего с южного курорта или наоборот — переночуют и дальше спешат. То были, в сущности, визиты вежливости, исполнение родственного долга, и не более, — так уж повелось, и повелось давно. А теперь вот Овчинниковы перебрались в столицу — Леонида Васильевича затребовали в один из московских научно-исследовательских институтов — стали к матери поближе, так что начиная с нынешней весны им можно ездить к ней хоть на каждое воскресенье. Нужды такой — бывать в выходные — не было, а вот в отпуск собрались — решили не на южный курорт ехать, а сюда. Но это опять-таки не по зову сердца, а по велению долга.

— Леня, матери надо сделать жилье удобным и теплым, — сказала жена, — а иначе придется ее на зиму взять к себе.

И он согласился:

— Да, да, тогда придется.

А это было проблематично.

Овчинниковы так долго жили вчетвером — Леонид Васильевич с Ниной и их сыновья-близнецы Севка и Славка, — так привыкли к своему семейному союзу, что казалось, ныне и сами они, и вещи в квартире, да и атмосфера их семьи приведены в единый гармоничный строй; даже переезд в Москву не нарушил семейной гармонии. Единственное, что обычно нарушало ее, — явление гостьи из маленького волжского городка.

Должно быть, мать сознавала это, поэтому редко гостила у них, в последний раз — нынешней зимой, приезжала посмотреть на новую квартиру, которую они только что получили, и не где-нибудь, а в самой столице, то есть совсем рядом. Однако радости по этому поводу она почему-то не выражала, только странную настороженность; вот разве что все приговаривала: «Уж как тепло у вас! Надо же — хоть босиком ходи!» — но как и в прежние наезды, так и в этот раз не загостилась долго. Она чувствовала себя инородным телом в их среде и никак не могла приноровиться к такому семейному укладу, когда, по ее мнению, «порядка не было». Это отсутствие «порядка» очень возмущало ее и лишало душевного равновесия.

Приехав в гости, мать, однако, чтила правило: не она здесь хозяйка, а потому распоряжаться не может. Обедов она не готовила, пирогов не пекла, разве что посуду помоет, в кухне подметет. Или предложит невестке: давай, мол, Нина, помогу, картошечки почищу или еще чего… именно «помогу», но не «сделаю сама». Вроде бы не вмешивалась ни во что, однако по каждому поводу выносила свое твердое суждение.