Кейтлин Моран - Стать Джоанной Морриган

– Ха-ха. Нет.

– Ну вот, – говорит Кайт.

Я размышляю над его словами. Вспоминаю, что мне больше всего нравится в Тони Риче: непристойности по телефону, его комментарии во время секса… Я понимаю одну интересную вещь.

– Мне кажется… я с ним трахалась только ради критического обзора, – говорю я, подумав еще немного. – Мне просто хотелось, чтобы Тони Рич меня оценил. Хотелось понять, как меня воспринимают другие.

– ХА-ХА-ХА! Я уверен, что это была бы рецензия на пять звезд, – говорит Кайт. – Я уверен, что ты была бы альбомом года. Событием года. Но знаешь что? Нельзя встречаться с буковками в журнале. Человек это не только его работа. Это совсем не его работа. Наше искусство это не мы.

– Мое как раз да, – говорю я и вижу, как смотрит на меня Кайт. Смотрит, подняв брови. – В смысле, не прямо сейчас . Не эта… стервозная писанина. Но когда-нибудь я создам что-то хорошее и настоящее. Что-то действительно грандиозное. Я хочу стать великим искусством.

– Я уверен, что у тебя все получится, – говорит он, целуя меня в макушку. – Я уверен, однажды ты станешь великим искусством.

Мы сидим в баре, пьем джин, и день потихонечку близится к вечеру, и это один из самых прекрасных дней в моей жизни – словно странствие в нереальном пространстве сна, как это было в Дублине. Мы решаем пойти погулять, забираем из бара бутылку джина – «Мы еще вернемся!» – говорит Кайт бармену, картинно взмахнув рукой, – и идем по Овал-роуд в сторону Риджентс-парка, курим и пьем на ходу, в лучах клонящегося к закату летнего солнца.

– Это дом Алана Беннетта, – говорит Кайт, указав пальцем на георгианский особняк с припаркованным у подъезда обшарпанным микроавтобусом. – А это дом Моррисси.

Сегодня магия Лондона особенно очевидна: у каждой улицы есть свой гений-питомец. Это город, куда ведут все дороги.

В Риджентс-парке мы идем в розарий, и я ношусь от одной розы к другой – их здесь столько, и все такие красивые, и все меня манят к себе! – утыкаюсь лицом в их душистые бархатные лепестки и кричу Джону:

– Вот самая лучшая! Нет, вот самая лучшая! Или вот!

От восхищения розами у меня кружится голова. Мне хочется пропитаться их ароматом насквозь. Я – стеклянный флакон, полный розовых лепестков. Нет, не флакон, а графин. Не графин, а цистерна. Я влюблена в изобилие роз.

Рядом с Джоном мне хорошо. Рядом с ним мне не нужно притворяться, не нужно что-то изображать из себя, критиковать все подряд или иметь свое мнение. Мы просто гуляем, просто живем и глазеем по сторонам. Мы просто есть. Здесь и сейчас. Я даже не знала, как это прекрасно. Или, может быть, знала, давным-давно, – но забыла. Я переполнена ощущением радости жизни. Я так счастлива, что живу. Радость – вот смысл жизни. Приносить радость и получать радость. Вся Земля – это огромный сундук с сокровищами: люди, песни, места – все что угодно. И можно хоть каждый день запускать руку в этот сундук, и там всегда будут новые поводы для радости и восторга.

Мы подходим к кусту восхитительных желтых роз, читаем на табличке название сорта: «Золотой дождь» – и впадаем в истерику. Я боюсь, что смотрители парка погонят нас прочь, потому что Джон ревет на весь сад, как сирена:

– ЗОЛОТОЙ ДОЖДЬ! Тридцать лет люди выводят новый сорт роз, что-то там подрезают и прививают, и опять подрезают и прививают, а потом называют их ЗОЛОТОЙ ДОЖДЬ! Охренеть! Почему не ЗОЛОТУШНЫЙ ПОНОС, вы, дебилы? Почему не РАДУЖНАЯ МАЛАФЬЯ?

Я забираюсь в фонтан и брожу по колено в воде, Джон сидит на бортике, курит и рассказывает о своем последнем визите в больницу к маме:

– Теперь она даже не смотрит на меня, Герцогиня. Просто сидит у окна, смотрит на улицу и перечисляет, что видит, пока не закончится время для посещений.

Я сочувственно бью его кулаком по бедру, и он говорит как-то даже слегка удивленно:

– Я никому не рассказываю об этом. Только тебе, сестренка.

Мы идем в зоопарк – Кайт покупает билеты, – сидим на лавочке, курим и слушаем пронзительные вопли гиббонов, перекликающихся друг с другом на верхушках деревьев.

Мы оба изрядно пьяны – джин допит до капли – и тихонечко подпеваем гиббонам. Кайт выступает дуэтом с одиноким самцом, вплетая строчки из собственных песен в истошные вопли зверюги. В этом есть что-то невероятно прекрасное: наблюдать, как мужчина, которого ты любишь, поет дуэтом с гиббоном, – обезьянья тоска воспаряет к бледной луне, уже проступившей на синем небе высоко над вольерами.

Весь день я курила как паровоз – чтобы увеличить до максимума остроту ощущений, чтобы вобрать в себя происходящее полностью и целиком. Когда я открываю вторую пачку «Силк Ката», Джон на секунду прекращает петь и смотрит на меня.