Мауро Корона - Двадцать веселых рассказов и один грустный

Когда мать умерла, гроб свезли в деревню на санях, поскольку для транспорта этот район и по сей день практически недосягаем. Сама старушка в деревню не спускалась: последний раз её там видели лет за десять до смерти, на праздник Пятидесятницы. Увидев, как её сыновья затевают ссору с другими столь же чудовищно пьяными лесорубами, она поклялась никогда больше не появляться в этом проклятом месте и своё обещание сдержала. На следующее после драки утро она пыталась отмочить тёплой солёной водой синяки с лиц своих любимцев, те же, несмотря на боль, во весь голос распевали песни. Несмотря на возраст, мать по-прежнему держала их за малышей, а они ей это позволяли.

Многим, очень многим моим друзьям материнская опека испортила жизнь: вспомним хотя бы Челио, Венанцио, Олимпио, Випако, Зеппа, Жиля, Яна де Паоля, Джильдо. Списки несчастных, пострадавших от чрезмерной любви и заботы матерей, можно составлять часами. Фульвио и Карло Сантамария тоже не удалось избежать этого рабства: пока старушка была жива, они могли разве что ослабить его тяжесть при помощи вина, дарившего забвение. Умирала она долго, прикованная к своему дому, дымоходом протянувшегося вдоль горного хребта. Она отходила, а перепуганные сыновья умоляли:

– Óma sta ochì, Óma sta ochì... (Не покидай нас, мама, не покидай нас...)

Похороны матери стали для Фульвио и Карло началом пути на самое дно. Они работали и напивались, напивались и работали, чтобы иметь возможность напиваться. А в свободное от пьянок время охотились – единственная отдушина в череде жалких и бессмысленных дней на пороге нищеты и без каких-либо планов на будущее.

Когда Фульвио повесил свою пилу на гвоздь, его брат ещё несколько лет работал один, но потом сдался, окончательно приняв поражение. Они начали потихоньку распродавать имущество: сперва топоры, инструменты, «муравья», сарай в районе Понте-ди-Пино, потом поля, луга, леса... И через несколько лет спустили всё подчистую, оставив себе только оружие: пару двустволок и пару винтовок, купленных в оружейной лавке Пьяццы в Маниаго. От дома на горном склоне тоже остался лишь остов: в нём уже не было ничего, кроме неказистого стола, четырёх стульев, лавки, печи, двух кроватей да буфета с небольшим количеством посуды. Ружья братья прятали, патроны заряжали по одному, добычу меняли на хороший ужин и пару бутылок вина. Вот практически и вся печальная история близнецов Фульвио и Карло Сантамария.

Случилось так, что осенью Карло был пойман егерем за незаконной охотой на серн. Он, разумеется, сказал, что просто нёс добычу каких-то других людей, но назвать имена этих «других людей» не смог: вроде как, и это действительно правда, он никогда в жизни не раскрывал имени заказчика. В те времена в наших краях люди часто давали подобные «обеты молчания» и ничего никому не рассказывали даже под пытками. И, надо сказать, не раскаивались. Если же и появлялся изредка какой стукач, его жизни после предательства никто не завидовал: частенько такому человеку приходилось спешно покидать деревню. Теперь-то всё по-другому: округа так и кишит шпионами и доносчиками, в чём на своей шкуре убедился Гельмо Кантон. Что касается Карло, то у него конфисковали серну, записали имя и адрес да велели убираться подобру-поздорову.

А через некоторое время почтальон доставил ему роковое предписание об уплате штрафа, и не маленького: семьсот двадцать семь тысяч восемьсот лир. Карло совсем пал духом. Вскрыв конверт, он вздрогнул и побледнел. Ноябрь уже подходил к концу, холодало. Братьев запасли на зиму дров, пару свисавших с потолка колбас, немного муки и сыра. Печь дышала жаром, отчего в кухне вечно запотевали стекла, покрываясь поутру морозными узорами. Фульвио дремал на лавке, подложив под голову куртку. Карло же всё расхаживал вокруг стола, расстроенный и подавленный: это предписание стало для него весьма неожиданным и неприятным. В конце концов его болезненное сопение разбудило Фульвио.

– Эй, Карло! Что это у тебя? – пробормотал он, проснувшись и хлопнув брата по плечу. Глаза у него были красные, как у совы, и слегка навыкате, словно у раздавленного фурой барсука.

– Штраф пришёл.

– Что за штраф?

– Да за ту серну, помнишь?

– Что ещё за серна? Не знаю ничего ни о какой серне, отвали уже и дай поспать.

Он повернулся на другой бок, уткнулся носом в куртку и замолчал. Но Карло не сдавался:

– Вот он штраф, Фульвио! Целая куча денег, семьсот с хвостиком тысяч, и придётся платить.