Анна Вашкевич - Настало время офигительных историй

Зачем я это делала? Затем же, зачем и остальные. Я точно не могу ответить на этот вопрос, но, наверное, мне было жалко Бориса. Я и не знаю, что он сделал – скорее всего, убил кого-то по пьяни или в запале, вряд ли он был насильником, ведь в этих местах насильников не слишком жалуют. Борис иногда заходил в кабинет в тот самый момент, когда мы с учителями пили чай после занятий и, признаюсь, я чувствовала себя чуть ли не фашистом, пирующим на глазах у заключенного концлагеря. Можно ли чувствовать жалость к преступнику? Прежде я бы ответила: «Нет» и была бы по-своему права. Но сейчас я могла отдать Борису пару апельсинов, и меня не тревожила совесть, когда он прятал их под робу.

Однажды мне удалось осчастливить Бориса по-настоящему. Он мыл кабинеты старой драной-драной ветошью и настолько отчаялся, что просил о новой тряпке у всех вокруг: у директора, даже у Алевтины Макаровны – но все они разводили руками, улыбались и прятали взгляд. Я купила ему в магазине постоянных распродаж две тряпки с микрофиброй: большую и маленькую для пыли. В день, когда я их вручила Борису, тот сиял как медный рубль. Он ходил важно, неторопливо и как бы между делом хвалил обновку. Алевтину Макаровну страшно заинтересовало, что за добрая душа помогла уборщику, однако он меня не выдал.

Борис был серым кардиналом школы. Он был везде и нигде. Он слышал любую сплетню, знал любую горячую новость раньше прочих и разносил услышанное у кабинета директора по всей школе. Некоторые учителя ему не нравились за свою лень. Они не могли и пальцем пошевелить сами, даже историк, здоровый мужик с не менее здоровым пивным животом, кричал громогласно на весь коридор: «Бори-ис!», когда требовалось передвинуть в его кабинетике стулья. Борис ворчал, но всегда шёл на помощь. Как-то, убираясь у меня в канун Нового года, Борис заметил, что историк допёк его с поручениями. За это Борис решил к костюму Деда Мороза (а историк должен был вести праздничный концерт в этом амплуа) пришить прямо посреди задницы большую снежинку. Страшная месть. Еле его отговорили.

Борису очень нравились мои колонки. Директор расщедрился и купил мне их, чтобы аудиозаписи с декламацией стихов звучали более разборчиво. «Вот раньше дома – возьму колонки, поставлю на окно и врублю на полную! А сам огород копаю!» – вспоминал Борис с ностальгией. Эта китайская аудиосистема была для него воплощением одновременно роскоши и домашнего уюта, когда можно похлопотать по хозяйству «для себя».

Иногда его мать ухитрялась присылать что-то: то носки вязаные на зиму, то кусок солёного сала. В такие дни Борис был счастлив, и все вокруг это замечали. Но будущее иногда всё же омрачало его думы. «Щас отсижу – и куда я пойду? Жилья нет, работы нет, а так был бы здесь уборщиком, меня здесь все знают», – делился он с секретаршей, угощавшей Бориса время от времени чайными пакетиками.

Маленький и по-своему уютный мирок маленького человека, однажды изуродовавшего свою жизнь. Я хочу поспорить с классиком: бывает человек как остров. Если бы я открыла новый необитаемый остров – маленький, потерянный невзрачный островок – я бы назвала его островом Уборщика Бориса.

Был в школе Борис, был и Боря. Одно имя, но какие разные агрегатные состояния. И судьбы тоже разные.

При первой встрече с Борей каждый немного пугался. Тощий, лысый Боря нежно улыбался и становился похож на обаятельного вампира. Это сходство Боре придавали зубы: несколько передних исчезло без следа, а клыки остались.

Боря любил писать. Не сочинение изящной поэзии, а именно процесс ведения ручкой по бумаге. Когда буковки получаются маленькими и аккуратненькими… Боря был писцом. В глазах учителей он являлся уважаемым учеником.

Директор школы жил в постоянном страхе разоблачения. Чтобы совладать с ним, директор проверял почту, пил крепкий чай и подолгу говорил с завхозом Ильей о том, какой в стране бардак. Но чтобы подчинённые не грустили, директор обязал всех педагогов быть ежечасно готовыми к гипотетической внезапной инспекции школы. То есть следить за заполнением тетрадей. На каждом уроке в тетрадках всех учеников класса должно было быть что-то написано, а именно: дата, тема, пара строчек для приличия. Но поскольку публика предпочитала уроков избегать, бедные учителя зачастую сами сидели и методично писали эту пару строчек в тетрадки. Дата, тема, три предложения… Потом то же самое, но в другую тетрадь… И так около пятнадцати раз. А потом еще пятнадцать раз, потому что класс не один.