Мария Якунина - Восьмерка

– Прости, Восьмерка. Я ничего не могу поделать.

Я ничего не понимала. Причем тут он? Конечно, он не виноват, что все так вышло… Но Олег продолжал упрямо повторять:

– Прости, правда, мне очень жаль…

И поскольку я смотрела на него в недоумении, наконец добавил:

– Я искал тебя и не нашел. И все это так некстати. Но меня вызвали вечером. Я должен Появиться. Сегодня.

Самое неприятное было – включить экран и увидеть ту же кнопку. Но если нажать ее…

Я безропотно отправилась за Смотрителем распределенцев в свое новое жилище, когда он пришел за мной со своим обычным мрачным выражением лица. Я не сказала ни слова, когда меня вызвали в Управление, чтобы показать моих новых… родителей, а точнее – эту странную девушку. Я не возражала, когда вечером Смотритель заставил меня включить экран, объяснив, что мы обязаны познакомиться с теми, кто нам назначен.

Я посмотрела этот сеанс до конца, но больше видеть ее я не хотела. Экран пылился в углу моей новой капсулы, ничем не отличавшейся от предыдущей. А я сидела у озера. Сначала кое-кто из ребят пытался разговаривать со мной, но и их видеть после Появления Олега мне не хотелось. Элино убежище теперь и меня спасало ото всех. Жаль только, птица больше не прилетала. Если ее песни и вправду помогают увидеть свои лучшие сны, я бы хотела, чтобы она спела, и я снова увидела родителей и Риту.

Целыми днями я думала о них. И теперь жалела, что не насмотрелась как следует в тот последний вечер, когда экранчик еще мог показать мне мою семью.

Я смотрела на отражение неба и перебирала в уме каждую деталь – от Риткиной красной юбочки (как же я радовалась, когда увидела, что мама выбрала для нее именно такую!) до маленьких ямочек на маминых щеках, когда она улыбалась; от синего коврика при входе, о который бабушка старательно вытирала свои смешные желтые ботиночки, до наклейки на папином компьютере с надписью: «Живи сегодня!». Все это – и папину гитару на стене, и кувыркающихся панд на стене в детской, и стопки тетрадей на мамином столе, и кружки с красивыми золотистыми ручками, и книжную полку в виде двух ладоней – я больше никогда не увижу.

Я их всех больше никогда не увижу.

Всех, кто Появлялся раньше, я с радостью навещала. А вот Олега – с той самой секунды, как он исчез прямо около моей капсулы, стоило мне лишь на секунду отвернуться, – нет.

Не хотела я видеть его болтающимся в воздухе. Не хотела молчать около этой капсулы.

Я хотела поговорить с ним и рассказать, как тяжело мне теперь здесь, совсем одной. Мама иногда приходила после занятий в школе и говорила, что чувствует себя уставшей и старой. В книгах встречалось описание старушек, шаркающих ногами и часами сидящих в кресле-качалке. Теперь я знала, что это такое – каждое движение давалось с трудом, ничего не хотелось.

И теперь я понимала тех распределенцев, которые могли несколько часов просидеть на одном месте, совершенно ничего не делая. Что каждому из них показал экран? И на кого они больше не хотели смотреть?

Девушка с фиолетовыми волосами была мне совершенно чужой, и я даже не старалась заставить себя ее полюбить. Наверное, и так бывает: некоторые дети не любят своих родителей. А если честно, я сразу поняла, что и я ей не нужна. Мои мама с папой ждали, Алена и Вадим ждали, Настины родители ждали свою вредину, мама ждала Олега, Лизку очень ждали… Эта девушка, которую я даже не запомнила, как зовут, не ждала. По-моему, она вообще ничего не ждала.

Она мне напоминала тех самых распределенцев, которые сидели, уставившись в одну точку. Тех распределенцев, одним из которых теперь была я.

Если бы было можно, я бы поселилась на озере и никогда больше не возвращалась в Управление. Только вот знала, что рано или поздно меня примутся искать, а совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь открыл мое убежище.

Я так глубоко погрузилась в свои бесконечно повторяющиеся мысли, что даже не сразу заметила, как дрогнула картинка на воде и среди деревьев возник чей-то силуэт.

– Вот, значит, где ты прячешься, – Смотритель распределенцев присел рядом со мной на берег.

Я на всякий случай отодвинулась подальше.

Он подобрал лежащий на земле плоский камешек и запустил в озеро. Ставшая уже привычной картинка зарябила и рассыпалась. «Все, – подумала я, – конец покою».

– Жалеешь себя, да? – он неприятно усмехнулся. – Сидишь тут целыми днями и думаешь, какая ты несчастная?

Я молчала, а он продолжал: