Светлана Нина - История в зеленых листьях

– Где грань между податливостью и стервозностью?

– Грань в неадекватном восприятии людей, которое варьируется от желания твоей смерти в муках за прочойс до превозношения за плечи правильной формы. Планета нереально перенаселена, повсюду люди, а в головах у них солома. Какие-то биороботы на пикетах, которые чувствуют свою значимость, лишь заручившись поддержкой стада. Тяжелее всего жить, не имея эмоциональный отклик на людей. Ненавижу собственную обидчивость! Давно уже нужно сделать выводы и перестать истерить. Но душа гибкая.

Мира перевела дух, скорбно глядя в пустоту.

– Если ты себе не поможешь, тебе никто не поможет. Общество сделало больной мою мать, а темперамент и попустительство бабушки, любящей своих дочерей без оговорок, довершили дело. Тут виктимлейблинг верен процентов на сорок. Не у всех есть зубы и желание. Но в Скандинавии мама добилась бы куда большего, её бы по-другому взращивали. Ещё и провинция паразитировала на ней всю жизнь, выпивая и так неплодотворные соки.

– Общество подавляет всё, что вытапливается из его подгнивающих краёв. Общество, где нормально молчать, чтобы тебя не затоптали. Феминизм вылечил мои отношения, избавив меня от сексизма в сторону мужчин. Я не требую от них смелости, мужественности, финансовой обеспеченности. Не одобряю армии и того, что они тут же обязаны бить морду обидчикам. Но и у меня тогда руки развязаны – они не могут требовать от меня взамен обязательного ужина.

– Как вообще можно людей поделить по гениталиям и заочно возненавидеть одну из сторон?

– Нельзя. Много чего нельзя, что происходит.

– Говорить, что люди сами виноваты в своих проблемах, может лишь тот, кто не видел жизни или для кого она вынужденно чёрно-белая, предельно прямая и понятная. Тот, кто не понимает механизмов управления, подавления и формирования мнений, кто полагает, что люди рождаются и существуют как-то автономно от стран и их политических, социальных систем, наверное, могут говорить, что люди сами во всём виноваты, обнажая даже не бессердечность, а обыкновенную ограниченность.

– Бессердечность – это ограниченность… Блестящая мысль. Поступки людей необязательно логичны, хоть и рассуждаешь о них в самом разумном ключе. Но наступает миг – и разум затмевается, а наружу выходит скрытое. Меня забавляют комментарии о чьих-то ошибках – надо было понять, надо было догадаться, надо было логически рассудить, что тебя оставят одну с ребёнком, ограбят, изнасилуют, бросят в атомный взрыв… Критики словно сами никогда не были детьми и юношами, которые вынуждены открывать для себя мир сами и натыкаться на камни каждый шаг. Которые влюблялись и верили, что это навсегда.

– Если слушать всех вокруг и пытаться следовать их неосуществимым требованиям, можно сбрендить.

– А ещё можно отрекаться от всего во имя людей, которым плевать. И которые тебя же будут винить, что твои дела не очень.

– Самоотречение… Безнадёжная старь из веков, когда ничего было нельзя. А некоторые всё ещё за это цепляются. Лишь бы земля из-под ног не ушла. Жертвенная любовь – излом психики. Жертвы может требовать лишь строй, который доводит тебя до исступления безысходности, обобрав до нитки. Правда в том, что здоровый человек способен обойтись без кого бы то ни было, потому что мы «рождаемся сами, живём сами и умираем сами». Сказки о жертвенности – крик о помощи от людей, обманом затянутых в жёсткие рамки господствующего строя, людей, изуродованных сложившейся системой ценностей, но не признающих этого и орущих, что им-то комфортно, нечего другим ныть! Правда в том, что одна в ситуации ограничения может выдрессировать себя извлекать выгоду из собственной сломленности или начать обороняться, а кому-то по кайфу и хиджаб. Мне повезло: эксцентричность родителей лишь заставила меня быть спокойной к мелочам и терпимой к порокам других. Может, тут дело в темпераменте, но я верю, что человек воспитывает себя, что фатализм верен лишь для тех, кто в него верит. Мне очень помогли книги по популярной психологии про ком созависимости. Это надо преподавать в школе, а не слово божие. Слово божие – чтобы глаза залепить смолой. А их надо растопырить до боли.

– Как верно ты говоришь…

– Моя семья научила меня смотреть за пределы коробочки, в которую нас кинули на дно и залепили рот дутой мощью некогда и правда великой страны. А если не смотреть на то, что моя мать чуть не покончила с собой во время затяжной послеродовой депрессии, спровоцированной и рукоприкладством отца, моя жизнь была вполне безмятежна. Пока она не рассказала мне, я считала, что шрам у неё на животе от утюга. Ожог. Но люди любят всё опошлять и подстраивать под свою одномерную систему восприятия. Поэтому эта трагедия трансформировалась в эпизод, где мама сама, наверное, виновата. Что родилась в обществе, где это – едва ли не норма. Что виктимлейблинг – почти факт для недалёких голов, не окончивших даже техникум. Мать моя – типичная жертва Руси, которую в лучших традициях стокгольмского синдрома славит. Мне в этой стране, отодвигающейся с каждым годом всё глубже в века, потому что погрязнуть в грязи легче, чем стремиться к свету, уже душно. А Мама ежечасно критикует всё и каждого, первым делом выискивая в человеке недостатки. Особенно акцентируется внимание на неряхах и больных, хотя сама постоянно болеет и раскидывает вещи… Она похожа на Кая, видевшего мир через осколок зеркала в своём глазу.