Светлана Нина - История в зеленых листьях

– Сколько смысла в жизни, которая, закономерно оборвавшись, оставила в истории крупицу себя, проросла в явлениях прочих, став катализатором чьего-то следующего прозрения. Ничто не проходит бесследно… А люди оказываются сцеплены больше, чем привыкли считать, возвышая каждый себя. Невидимая энергетическая нить, пронзающая всё живое на планете…

Опутывало здесь то самое, домоводческое, о чём Мира давно мечтала, но что никогда не сбывалось, рассыпаясь о несовершенство мироздания и наболевшие отвлечённости. Из открытых створок шкафов и кладовок виднелись деревянные вешалки и коробки с обувью. Старой, невесть откуда взявшейся из тех времён, которые дошли до Миры лишь посредством туманных фраз матери, фраз без начала и конца. Мира с детства впитывала завораживающий мир вещей старше неё, может, поэтому прошлое для неё обладало куда большей поэтикой и значимостью, чем оголтелое будущее. Вот отчего любила она подёрнутые закулисной пылью спектакли легендарных питерских театров, словно приотворяющих дверь в прошлое семей и династий, в её неуловимое уже детство, произросшее недалеко от этих времён.

Отворённая дверь на балкон неспешно вытягивала из сада его наполненный дух цветения и сок жизни. Чем смутнее Мира помнила отрочество и юность из-за непрерывной усталости и недостатка солнца, тем ирреальнее становились события. Порой казалось, что они окончательно канули в Лету, но восставали замаранными клубами при малейшем прикосновении к материальным носителям, отпечатавшим мгновения прожитого. Как часто на Миру накатывала ободранность собственной восприимчивости… иногда даже хотелось стать идентичной людям, которые ни о чём не беспокоятся и ничего толком не воспринимают, утопая в смартфонах вместо созерцания бледного северного неба, на которое так больно смотреть после полугодичной мглы.

Она как будто со стороны наблюдала за ними – словно сошедшие со страниц неспешного романа с балконами и весенними цветами. Но героини романов не бывают счастливыми, а столкновение с социализацией и свободной волей людей слишком невыносимо. Оно будто вырывает частицы существа, заменяя его суррогатами ложного опыта, лишь изредка имеющего ценность.

Всю жизнь живые бегут к счастью, а оно вырывается. Если в Мире когда-то и пробивался идеал жизни, то относился он только к внешней атрибутике. Что же значит быть счастливой изнутри, она так и не знала – слишком тяжёл был процесс протянуть хотя бы день. Благоденствие предполагало отсутствие отрицательных эмоций, но как же неинтересна сама себе и приторна она казалась, стерев гнев и мутную скорбь! Мира лишь чувствовала блаженство – наитиями, волнами, вспышками. Для внутреннего спокойствия, которое и оборачивалось счастьем, было нужно так мало, но оно так часто растворялось в монологах других людей, каждый из которых, казалось, так и норовил отвлечь от главного и поверить в свои мелкие невзгоды. Иллюзия утопии цеплялась лишь до тех пор, пока окна зажигались отблесками солнца, пока Варя отвечала на сообщения. Как только блестящий мир пошатывался, все эти сады, балконы и платья на деревянных вешалках переставали светиться и создавать антураж, а Мира в апатии сидела на широкой кровати просторной спальни и предавалась сладостной дрожи воспоминаний и самобичевания, пока ее длинная кофта грубой вязки валялась где-то на полу под ногами.

Воспоминания прошлого с годами как-то по-особому окрашивались, выпячивались, словно подсвечивались иначе. И приобретали всё бо́льшую ценность, особенно в контрасте с однотипностью настоящего. Приподнимали над людьми и событиями. В этом она и чуяла подлинный смысл жизни – понять причинно-следственную связь между произошедшим на каждом узелке пути и к концу жизни слепить подобие понимания.

– Сперва ты свежий, юный, каждый вдох – новь. Но проходят годы, повторяются ситуации и чувства. И уже тяжелее воссоздать золотой песок отрочества, – говорила Мира Тиму, словно первому и последнему. – Как в «Унесённых ветром»… такое впечатление роман на меня произвёл этой необратимостью времени.

– Занесённые тебе в голову депрессивные книги в подростковом возрасте – бомба замедленного действия. Из-за них ты так воспринимаешь действительность, – ответил тогда Тим.

Он говорил много. Часто – чтобы послушать самого себя или выдать парадокс. Метко, колко, за что она особенно его ценила. То, благодаря чему он перерастал обыкновенную жажду чужой плоти во имя процветания своей.