Елена Чумакова - Гроздь рябиновых ягод

– Котька, паршивец, сколько вас ждать?! Картошка стынет. Зови отца!

Заметила Настю:

– А тебе чего надо? Кто такая?

– Мне бы Павла Яковлевича, я дочка его, Настя.

– Нету тут таких.

– Как нету?! Это же его дом.

– Был его, стал наш. Купили мы его. Давно, лет, почитай, шесть тому назад. А прежний хозяин с семьёй уехал. Куда – не спрашивала. Я в чужие дела нос не сую, не то, что некоторые, – баба неодобрительно кивнула на соседский дом.

– Да идёте вы, черти, или нет! – зычно крикнула она, уперев кулаки в крутые бока и повернувшись к Насте спиной.

С тяжелым сердцем отошла Настя от забора. Даже на порог дома, в котором она выросла, её не пустили! Между тем вечерело, и мороз крепчал. Настя заторопилась по знакомой тропинке через рощу в соседние Халевинцы. Издалека заметила неладное, перебежала мостик, выбежала на околицу и остолбенела. На месте избы Еремея и Пелагеи чернело пепелище. Обугленные стропила, словно рёбра скелета, торчали над закопченными стенами, ветер гулял сквозь разбитые окна.

Настя тихонечко заголосила. В соседнем дворе, почуяв чужого, залаяла собака, к ней присоединились другие псы по всей деревне. На шум на крыльцо дома вышла женщина, вгляделась из-под руки в тёмную фигуру на дороге и, всплеснув руками, поспешила к ней.

– Батюшки, никак Настя?! Ты ли это?

– Я, Глафира Игнатьевна, приехала родню навестить, да лучше бы не приезжала…

– Да у тебя, сердешная, губы от холода посинели! Пойдём в избу, там поговорим.

Пока Настя раздевалась, осматривалась, бывшая соседка сноровисто собирала на стол.

– Присаживайся-ка к столу, перекуси, чем бог послал, а там поговорим.

Из-за занавески выглянул заспанный сосед.

– Вот бабы—балаболки, чего свет зря жжете?

– А ты не ворчи! Дыру уж, небось, в перине проспал. Пойди-ка лучше баньку затопи, вишь, человек с дороги, замёрз.

Глафира Игнатьевна рассказала Насте, что года три тому назад в соседский сарай угодила молния. Ну и заполыхало. А дело было ночью, пока хозяева проснулись, пока соседи спохватились, уж и дом занялся. Потушить – потушили, да от дома мало что осталось. Хорошо хоть Еремей с Пелагеей выскочить успели. Погоревали они, погоревали, и подались в город, в Вятку. А где их там сыскать, про то соседи не знают, слыхали только, что на заводе каком-то работают. Ну, значит, не под открытым небом живут.

Про Настиных родных соседка слыхала, что Мария, старшая дочь мачехи, вскорости после отъезда Георгия с Настей вышла замуж за приезжего и уехала с ним. Сказывают, куда-то на Урал, в большой город, а название Глафира запамятовала. А потом и Павел Яковлевич с Татьяной вдруг спешно продали дом, хозяйство. Лавку, которую они с сыновьями держали в Суне, отобрали, ладно, хоть самих не выслали. Не успели. Павел Яковлевич с семьёй уехал из деревни, сказывали, к Марии подались.

– А братья? Паня, Серёжа. Тоже уехали? —спросила Настя.

– Паня с семьёй в Вятку, на завод подался. Вот только на какой, не знаю. А Серёжка где-то здесь, в Сунах, видимся изредка. А адреса не скажу, потому как не знаю.

– Так вот почему на письма мои никто не отвечал… не доходили они, значит… Утречком пойду в Суны искать брата. Человек, я чай, не иголка, найду, – решила Настя.

После всех переживаний этого длинного дня, после теплой баньки и полной миски каши, Настя уснула, как убитая, на широком сундуке, под пахнувшем овчиной новым тулупом. Утром бывшие соседи заложили сани и повезли Настю в райцентр, заодно решив справить свои дела. Последний раз проехала Настя по улице родимой деревни, с холма оглянулась. Больше никогда не суждено было ей вернуться в эти места. А позже, при строительстве плотины, и Пустынники, и Халевинцы ушли под воду, навсегда сгинув с лица земли.

Настя не спеша взошла по широким ступеням на крыльцо Сунского сельсовета. Сколько раз бегала она по ним в детстве, когда здесь была церковно-приходская школа! Вспомнила, как поднималась по этим ступеням расписываться с Егором, а слёзы застили глаза, и как птицей взлетела по ним рука об руку с Гешей. Многое вокруг изменилось за прошедшие годы. Ступени и само крыльцо отремонтировали, выкрасили суриком, на новой двери красовалась начищенная до блеска медная ручка. Вместо широкого двора, где когда-то играли на переменках вместе она, Геша, Егор, Акулина и все, с кем прошло её детство, теперь была площадь, стояли машины, запряженные в сани лошади.

Толкнув дверь, Настя вошла в полутемный коридор, огляделась. Внутри тоже всё изменилось, обновилось, вдоль стены стояли крашеные скамьи для посетителей. Из приоткрытой двери справа доносился быстрый стук пишущей машинки. За дверью слева хриплый мужской голос кричал: «Алё… алё, нет у меня запчастей…, я говорю, запчастей нет! Алё…, чего? А пёс знает, когда будут!»