Ицхокас Мерас - Сара

— Надо завести, пусть поработает мотор, — добавил про себя.

И отвернулся.

Из почтового ящика с выбитым на дверце номером 17 выглядывали края разноцветных конвертов.

— Ривка еще не выходила, — сказал он сам себе.

Вынул почту из ящика, поискал в ней конверт или открытку без марки, с треугольным солдатским штемпелем, но не нашел.

Все были с марками и круглыми или прямоугольными штемпелями, как ни в чем не бывало, будто все идет своим чередом.

Из банка:

«Мы шагаем в ногу с веком».

Из страховой компании:

«Мы избавим вас от забот».

Из общества Красного Щита Давида:

«Сдавайте кровь — для себя и своих близких».

Эту открытку Яаков задержал в руке и вспомнил голос диктора, который утром слыхал по радио:

«…представители Красного Креста передали Третьей египетской армии, окруженной в Синайской пустыне, кровь для переливания раненым…»

Сунул почту обратно в ящик, обернулся и снова увидел запыленную машину с незакрашенными фарами, и снова сказал себе:

— Аккумулятор, наверно…

Но так и не договорил: ему показалось, что чья-то тень мелькнула возле дома напротив, между плющом и колонной.

Он не спускал глаз с колонны, но там никого не было, и только по-прежнему шелестел плющ, время от времени раскачиваясь сильнее, когда налетал порыв ветра.

Яаков опять похлопал ладонями по карманам и на этот раз нащупал связку ключей в правом кармане гимнастерки.

Взявшись за ключ от подъезда, снова бросил взгляд на соседний дом, на плющ и колонну рядом, но там по-прежнему было пусто.

Он открыл дверь, продержал ногой, чтобы не захлопнулась, правой рукой взял сумку, а левой дотянулся до винтовки, подцепил ее за ремень и втащил в парадное.

Дверь медленно затворилась, щелкнув замком, и тогда он снова посмотрел в окошко на плющ, а потом локтем нажал кнопку лифта.

Поднимаясь в лифте, поставил винтовку в угол и, стоя перед широким зеркалом с почерневшими краями, провел ладонью по небритому лицу и впервые заметил, что щетина на подбородке почти совсем седая.

Тогда он пальцами, как гребнем, пригладил волосы, прижал их ладонью, стараясь прикрыть лысину, толкнул ногой дверь лифта, взял винтовку, сумку и остановился перед белой дверью, на которой чернел тот же номер — 17, а под ним блестел стеклянный глазок.

Оглядев лестничную площадку и не заметив никаких перемен, тихонько повернул ключ в замке, открыл дверь и остановился, прислушиваясь: услыхала Ривка щелчок замка или нет.

Нет, не слышала.

Он все еще стоял в дверях, в одной руке винтовка, в другой — солдатская сумка.

— Здравствуй, — сказал он. — Ждала?

И улыбнулся, точно зная, что ждала.

Никто не ответил.

— Ривка! — позвал он.

Прокрался как вор в гостиную и, прислонясь к стене, первым делом взглянул на пианино.

Все три фотографии по-прежнему стояли на пианино.

Ицик, нагнувший голову, уперший ладони в бока и широко расставивший ноги. Зеленая форма. Три лычки на погонах. Коричневые ботинки со шнурками, высокие — выше щиколотки.

Ури, оседлавший красный мопед.

Юдит, подавшаяся вправо из-за тяжелого портфеля в левой руке.

Все три фотографии стояли, как и две, и три недели назад, ни одна не была повернута к стене.

На столе, под керамической вазой с розовыми гвоздиками, белел листок бумаги.

«Работаю в больнице, прихожу поздно. Почему не пишете? Целую. Ривка.

P.S. Я знаю, все живы и здоровы. В холодильнике — салат, суп, котлеты и гуляш. Надо только разогреть. Фрукты — на веранде. Обнимаю, целую. Р.»

Листок был свежий, белый, не тронутый пылью, и Яаков понял, что Ривка пишет эти записки каждое утро, уходя на работу. И слова каждый день одни и те же, меняется лишь меню.

Он перевел дух и только теперь почувствовал, какой он усталый, грязный.

Стянул гимнастерку и кинул на пол. Расшнуровал ботинки — высокие, как у Ицика, только уже не новые — и сбросил их, как колодки.

Тут он почувствовал голод, но сначала пошел за фруктами.

На веранде стояла большая плетеная корзина, набитая яблоками, грушами и апельсинами, а сверху — гроздь бананов.

Он открыл жалюзи.

Утренний свет хлынул на веранду, и фрукты заиграли всеми цветами радуги, будто искусственные, поставленные для украшения.

Он выбрал большое румяное яблоко и, повернувшись уходить, случайно глянул на двор.

У плюща, прижавшись спиной к колонне, стоял солдат.

— Ами, — прошептал Яаков. — Боже мой, Ами… Кому же и быть, как не ему…

Ами всегда поджидал Ору у этой колонны, под плющом.