Вернер Линдеманн - Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца [litres]

Несколько лет спустя я действительно отказался от военной службы – против его воли. По этой причине штази постоянно действовали нам на нервы.

Ему даже пришлось лично явиться в военкомат и объяснить там, почему в этом вопросе он больше не имеет на меня никакого влияния.

М а л х о в: В книге он пишет, что ты намеревался пойти в армию.

Л и н д е м а н н: Именно так, полный промах! Впрочем, если бы он описал мое реальное отношение к армии, это выглядело бы как заявление об ошибочности ранее совершенных им действий. У меня все еще осталась объяснительная записка об отклонении от службы, написанная мной. В те времена это было грандиозным событием. Моя позиция была такова: сажайте меня, но я ни в коем случае в армию не пойду. Когда я еще раз повторил это в районном военкомате, началось светопреставление. Мне пришлось присесть рядом, тут же возник товарищ из штази, и стал меня развлекать дальше. Абсолютный стресс! После этого они оставили меня в покое на полгода, и заявили, что я должен еще раз всё тщательно обдумать. Они предоставили мне отсрочку. В любом случае дальше следовало освидетельствование призывников. Но за это время я получил право родительской опеки над своей дочерью Неле. А из этого уже проистекала конфликтная ситуация. Дело в том, что в этом случае мои родители обязаны были взять ребенка к себе. Я не знаю, связались ли они с военкоматом. Ведь нужно же было куда-то деть Неле. Мать было не отыскать. Быть может, по этой причине мне страшно повезло. Еще дважды я получал повестки, неоднократно отправлял туда копию моей объяснительной, а потом в какой-то момент дело заглохло, да и в стране уже наступили перемены.

М а л х о в: В своей книге твой отец описывает так же ваши разногласия о ГДР, например, где речь идет о незаконном переходе из Германской Демократической Республики в Федеративную Республику Германии и в Западный Берлин, о людях, которые бежали на лодках через Балтийское море, и т. д. А ещё о запрещенном западном телевидении. Создается впечатление, что ты непокорный, а он пытается защитить государство. Это впечатление верное?

Л и н д е м а н н: Защитить государство – это слишком громко сказано, ведь у него были абсолютно любые возможности, которые вообще могли быть в ГДР, за исключением свободы передвижения. Тогда некоторые из его коллег даже осмеливались ездить на Запад, где тоже преподавали, и впоследствии рассказывали о той стороне потрясающие истории. К примеру, его лучший друг в то время часто ездил в Швецию, и потом показывал нам фотографии. Я думаю, что мой отец тоже с удовольствием бы ездил, но это было для него под запретом. Несмотря на это, он имел возможность жить достойной жизнью. Он мог, как я уже упоминал, компоновать поездки, он неплохо зарабатывал на своих встречах с читателями, его книги всегда издавались. Он создал так называемый книжный базар, на котором прямо-таки с радостью подписывал детские книги и т. д. Он снова и снова возвращался на новом автомобиле, это был вопрос статуса.

И он знал людей, которые ремонтировали машину. Он не мучился, как другие в ГДР. Да, у обычных рабочих смена начиналась в шесть утра, самое позднее, в половине седьмого, если тебе действительно повезло. Работа в офисе, может быть, в семь. Утром, между пятью и шестью часами, автобусы были битком набиты. Если автобус ломался, становилось холодно, это было полное дерьмо. Работать на конвейере или стоять в поле под дождем и вскапывать свеклу. Он же, напротив, благополучно сидел в тепле. По спортивным соображениям он каждый день приносил из леса дрова, которые потом по выходным пилил. Это была его тренировка. Он понятия не имел, каково это, застревать на мопеде в грязи. Оставить эту штуку лежать и идти на работу пешком 8 км. Естественно, он тоже считал репрессии партийных идиотов скверными. Но в то время это было так. Необходимо было очень со многим соглашаться. Всё всегда нужно было как-то проворачивать и улаживать тайком. В бытовке домостроительного комбината, конечно, тоже расслаблялись, а потом входит бригадир и все умирают от страха. Наказания были драконовские, и особенно за подстрекательство против государства. Тем не менее это относится и ко мне: в ГДР были потрясающие моменты, которые я ничуть не упустил.

М а л х о в: Значит, ты не стал бы описывать себя 19-летнего как диссидента?

Л и н д е м а н н: Нисколько.

М а л х о в: Ты просто лишь многим был недоволен?

Л и н д е м а н н: Я был крайне недоволен. Я поздно возмужал. Я, естественно, хотел слушать понравившуюся мне музыку, но я не мог заполучить эти пластинки. Мой отец, например, не понял, когда я за месячную заработную плату купил грампластинку Элиса Купера. К слову, недавно Элис Купер пластинку мне подписал. Это было потрясающе. Я встретил его здесь, в Берлине. Довольно забавно. В сущности, мы постоянно ссорились из-за того, что мой отец защищал порядок, хотя и не так, как моя мать, которая душой и телом верила в перемены и совершенствование социализма. Однако она работала на радио. Так много, что даже не уловила, как снаружи всё пришло в упадок. Это радио было своего рода отдельным миром, самостоятельным биотопом. Конечно, по выходным у нас были такие вечеринки, где все встречались и, кроме того, дискутировали. Тогда все тоже уже улавливали легкий революционный ветер, особенно от некоторых писателей, к примеру, после лишения гражданства Бирманна [42] Вольф Бирманн , 1936 г. р., немецкий бард, один из самых известных диссидентов в ГДР. – ( Прим. пер .) . Ведь эти разногласия существовали с 70-х годов, к примеру, в Академии искусств в Берлине, из которой некоторых авторов исключили, некоторые из нее вышли, некоторые эмигрировали или стали экспатриантами.