Люси Эдлингтон - Алая лента

Покидая его, я чувствовала, что разрываются последние нити, связывавшие меня с Розой. Теперь осталась лишь одна, последняя — алая лента, которую я запихнула в перчатку и уютно уложила в чашечке своей ладони.

У ворот стоял мужчина в безукоризненно чистой, отглаженной униформе и наблюдал за тем, как мы покидаем лагерь. Снежинки падали на его мундир, на приколотые к нему значки и медали. Увидев его, я сбилась с шага. Я видела его на фотографиях в доме Мадам, когда летом была у нее в доме. У ворот стоял муж Мадам, комендант лагеря. Видел ли он пробегавших мимо него людей или только полосы.

Мы пробежали мимо.

Мы бежали все дальше — серые призраки на фоне белого сказочного пейзажа. Бежали по странной местности с изгородями и домами — настоящими домами, окна которых были закрыты, а занавески задернуты.

Мы бежали все дальше. Тот, кто больше не мог бежать, опускался на обочину или падал под ноги тех, кто бежал следом. «Я больше не могу, просто не могу, не могу», — стонала рядом со мной Землеройка. Я же мысленно повторяла свою мантру: «Я смогу сделать это, и я сделаю».

Мы бежали все дальше. Взошло солнце, и небо слегка посветлело. Снег продолжал идти. Холод пробирался даже сквозь многочисленные слои одежды. Согревала меня только зажатая в руке алая лента.

Мы бежали все дальше. В какой-то момент Гиена хрипло выдохнула: «Все, пора бай-бай» — и повалилась вперед, потянув меня за собой. Я подхватила ее, и мы выпрямились раньше, чем нас настиг хлыст надзирательницы.

— Давай, шевелись, — сказала я. — Нужно идти.

— Сейчас, только погоди минутку, — вздохнула Гиена. Лицо у нее было белым, словно высеченным из льда.

— Останавливаться нельзя. Мы все должны двигаться вперед.

Я закинула себе на плечо руку Гиены и дальше буквально потащила ее.

— Кончай издеваться над нами, — сказала Землеройка. — Ты всегда думаешь, что лучше других знаешь, что надо делать. Мне вот тоже надо отдохнуть. Меня больше ноги не держат.

— Должны держать, — отрезала я. — Давай руку, и вперед.

Подскочили еще две девушки из моечного цеха, без лишних слов подхватили Гиену и поволокли ее с собой.

И мы побежали дальше.

Больше всего страдали те, кто не позаботился об обуви. Люди, которые легкомысленно считают одежду и обувь не главными вещами, просто никогда не ходили босиком по снегу. Километр за километром. Я так была рада своим новым ботинкам. Когда открою свой салон, обязательно, кроме модной одежды, буду создавать теплые вещи. Много зимних шерстяных вещей.

Так я заставляла себя идти вперед — мыслями о том, что каждый новый шаг приближает меня к моему модному салону. Тем более что двигались мы на запад от Биркенау, а значит, в сторону Города Света, до которого оставалась примерно тысяча километров. Хотелось надеяться, что не весь этот путь придется преодолеть бегом.

Нужно добавить, что время от времени нам все же приходилось останавливаться, чтобы сойти на обочину или в придорожную канаву и пропустить большие автомобили, мчавшиеся мимо нас с зажженными фарами. Одна машина не стала дожидаться, когда мы ее пропустим, и врезалась прямо в колонну полосатых. Я успела нырнуть в одну сторону, девушки из моечного цеха отпрянули в другую. Машина прошла между нами, и я увидела на заднем сиденье офицера в высокой фуражке, закутанную в меха женщину рядом с ним и нескольких ребятишек — их детей, очевидно. Все они выглядели смертельно испуганными. Что ж, это хорошо. А женщину я сразу же узнала, Мадам Г., обладательница моего красивого платья с вышитым на нем подсолнухом.

Интересно, она захватила его с собой или оставила в Биркенау? И где сейчас находится та волшебная, сделанная руками Розы вышивка?

Следом за машиной Мадам проехало несколько грузовиков, набитых ящиками и чемоданами. Промчавшись мимо, эта автоколонна окатила всех нас ледяной жидкой грязью. В этом хаосе я потеряла всех своих знакомых по моечному цеху. Землеройка, Гиена и остальные теперь среди сотен полосатых фигур с одинаково сгорбленными плечами и снежными шапками на головах.

Дальше я бежала одна.

Вечером, когда совсем стемнело и не стало видно, куда бежать, Они загнали нас на голое поле и приказали ложиться спать. Прямо на промерзшую землю. То же самое повторилось на следующий день — бежать, бежать, бежать, спотыкаться и снова бежать. Лица у всех полосатых стали застывшими, безжизненными — только облачка пара изо рта да пара глаз, пристально смотрящих в спину того, кто бежит перед тобой. Весь остальной мир сделался размытым, словно перестал существовать. Если одна из полосатых останавливалась или падала и немедленно не поднималась на ноги, надзирательницы пристреливали ее. Если одна из нас вдруг срывалась и пробовала убежать в поле или укрыться в деревне, через которую мы проходили, надзирательницы пристреливали ее.