Екатерина Рождественская - Балкон на Кутузовском [litres]

А я с головой бухнулся в работу. Во-первых, в стихи. Во-вторых, во всяческие общественные нагрузки. А их много. И все время прибавляются. Вчера меня утвердили членом редколлегии „Литературной газеты“. Дело хорошее, даже очень. Я никак этого не ожидал.

Пишу стихи. Принимаю всяческих иностранцев. Улыбаюсь и разговариваю. Так и идет жизнь».

Лида в поезде все время очень волновалась, в каком состоянии найдет Полю, произошли ли какие-то изменения за этот месяц, как она их встретит и вообще узнает ли. С Идой созванивались, Лида раза три ходила на междугородную станцию, покупала талончик, выстаивала внушительную очередь и выслушивала сестру: «Не беспокойся, мы неплохо, мама ест, даже очень много, вечно голодная, но сразу забывает, что поела, ест снова. Вчера одна пошла вниз за хлебом, купила булку, но отдала в десять раз больше денег, чем надо, как до реформы. Дала трешку и спросила: „Вот этого за французскую булку хватит?“ Хватит, сказали. Она и оставила на кассе все деньги, прижала булку к груди и ушла, не взяв сдачи. Нельзя ее теперь одну отпускать никуда, даже за хлебом, вообще никак нельзя. Приезжайте скорей, ждем вас».

Приехали.

Алла с Робой и Катей решили заскочить в магазин неподалеку, чтобы купить съестного, покормить холодильник, как говорила Поля, а Лиду высадили у дома.

Лидка налегке поднялась на шестой и боязливо позвонила в родную дверь, некоторое мгновение вслушиваясь в пустоту. Невнятно пело радио, что-то про двор и девчонку, которая в нем живет. Лида нервничала, хотя понимала, что мама не одна и все должно быть в порядке. Потом услышала быстрые сестрины шаги, и дверь наконец открылась.

– Ну, наконец-то, Лидуня! Какое счастье, что ты приехала! У меня уже сил нет! Все, сдаю пост, поехала отсыпаться! Не нравится она мне последние несколько дней, совсем не нравится, словно силы ушли, мягкая какая-то стала. Надо бы снова неврологу ее показать. Ну, сама увидишь, – Ида обняла сестру и пошла хлопотать на кухню. – Обед приготовила, нажарила вам котлет и щи вон вчерашние! Макарончики сваришь, и милости просим! А я уж побегу, ты не обижайся! Она на балконе сидит, любимое ее место, не прогнать.

– Ну что ты, спасибо тебе несказанное! – Лида обняла сестру и пошла на балкон поздороваться с Полей. Та сидела в своем любимом кресле, каким-то чудом пролезшем сквозь довольно узкий балконный дверной проем, и держала в руках газету.

– Мамуля, как ты, родная? – Лида подошла к матери и заглянула ей в глаза. Поля с усилием сфокусировала взгляд, зашуршала газетой и попыталась неуклюже встать.

– Лида? Ты, Лида?

– Я, мамочка, я! Я приехала! – Лида нагнулась к матери, обняла ее и поцеловала в макушку. – Как ты себя чувствуешь?

– Я себя не чувствую. – Она отложила толстые очки, веки ее отяжелели, и она прикрыла прозрачные глаза. – Ты купила, что хотела?

– Что я хотела купить, мам?

– Отрез. Ты ж ездила за отрезом на пальто. Достала? Драп или габардин? – Поля открыла глаза и пристально посмотрела на Лиду. – Решила, где будешь пальто строить? Или это пока секрет?

– Секрет, мамочка, секрет! – Лида тяжело вздохнула. В самой потаенной глубине души теплилась надежда, что болезнь эта, старческо-младенческая, если не отступит, то приостановится, как-то окуклится и замрет, но надежды эти наивные Лидкины совершенно не оправдались. «Прошло вон целое лето, а для мамы я съездила всего лишь за отрезом на пальто…» Лидка заметно расстроилась, но что уж тут было ждать чуда, жива Поля, и слава богу.

– Как там на море? – вдруг спросила она. – Ты сама-то купалась? Купальник брала вроде…

– Мамуля, ты помнишь, господи, ты правда помнишь? – Лида снова подскочила к матери, опять неловко и со слышимым скрипом присела перед ней на низкий цветочный ящик и взяла ее за руки. – Ты вспомнила, что мы уезжали? Мы были на Черном море, ехали двое суток на поезде. – Лида быстро затараторила, словно пытаясь успеть все сказать в те недолгие минуты, пока ее Поля, ее любимая мама, была с ней рядом, именно такая, какую она помнила с детства, умная, добрая, нежная и справедливая. Лида очень старалась ужать все лето в несколько минут, успеть, успеть во что бы то ни стало, пока любимые серые глаза мамы смотрели на нее внимательно и были полны жизни и интереса. – Робочка все время работал, по утрам стучал на своей машинке, а мы с Аллусей и Катюлей загорали на пляже. Аллусе, правда, чего-то нездоровится последнее время, отравилась, наверное. Ну вот, потом приходил Робочка, и мы все шли плавать. Про меня это, конечно, громко сказано – плавать, ты ж знаешь, какая я пловчиха. Так, ноги мочила. А Катюля сидела камушки собирала, еле привезли ее коллекцию, такая тяжесть! Но ни в какую – возьму все в Москву! Катюлю мы накупали, продышали, будем надеяться, что так часто болеть не будет. А вообще там такая красота, горы, кипарисы, воздух и вода синяя-синяя. Зачем это море Черным назвали, не пойму. Вот бы ты увидела! Но тебе, конечно, трудно бы пришлось с этими переездами, замоталась бы совсем. А как вы здесь с Идой жили?