Екатерина Рождественская - Балкон на Кутузовском [litres]

Ева тяжело вздохнула, но сразу же улыбнулась:

– Такой он у вас замечательный, чудо! Смотрю, как он с Аленой воркует, вас холит-лелеет, от Катюшки глаз отвести не может – ничего показного, одна сплошная любовь! Повезло, такого человека вам бог послал – и талантище, и добрый, и красивый, и умный, и выездной, и семью свою обожает, не человек, а чистое золото! И жизнь у них какая интересная и насыщенная, такое один раз на миллион случается, чтобы все так совпало! Летают туда-сюда по миру, как птички, стихи читают, на людей смотрят. Жалко только, что Катьку почти не видят, ребенок без родителей растет…

– Ну хоть кто-то из мужчин тебе нравится, слава богу! А по поводу Катьки ты еще слезу пусти, как дитятка страдает одна-то! Ты что, с мозгами поссорилась? – Лидка встала в позу сахарницы и с укоризной посмотрела на Еву. – А мы на что? Уж, наверное, в обиду не дадим! А дети пусть гуляют, пока молодые, и мир смотрят, пока дают! Кто из твоих знакомых или пациентов может таким похвастаться? Кто в Америке был? А? А в Париже на башню эту влезал? А всю Румынию на автобусе объехал? Вот то-то и оно! А нам с ребенком в радость посидеть! Это наше дело, у плиты да за ребенком! – Лидка напористо двигалась на Еву, словно та начала какой-то запретный разговор. Поля в разговоре не участвовала, сидела и вглядывалась в газету, хотя слабо верилось, что она читает, так, просто вглядывалась.

– Лидк, ты себя хоть слышишь? – настал черед удивляться Еве. – Что за обиды? Вы ж практически родня мне! Где твой хваленый еврейский ум? – и нежно вдруг запела:

Лидка тотчас перестала злиться и, не веря себе, подхватила:

И обе бабы, Ева и Лидка, залились громким смехом с глубоким грудным кудахтаньем.

Поля подняла на них глаза и посмотрела сквозь очки:

– Господи, где я? Это же не дача? Что за крики?

– Все хорошо, мама, мы просто поем! – Лидка подошла и обняла ее.

«Здравствуйте, мои родные!

Получили от вас подарки Катюшке на день рождения. Огромнейшее спасибо! Катька становится невероятной стилягой – все новое ей очень нравится. Платьям она обрадовалась больше всяких игрушек и сладостей. О, женщины!!!! А впрочем, пусть. Хуже от этого не будет. Мы у нее были в Малеевке, как только приехали из Дубулт. Родительский день. Целая туча родителей на пяти автобусах и штук двадцать легковых автомобилей. Налетели, навезли продуктов, растащили детей по лесам, прудам, полям. Мы тоже целый день провели с Катюхой. Она очень выросла, повзрослела. Серьезнейший человек растет. И надо признать, хороший человек.

Вожатая рассказала нам смешную историю. Разговор двух мальчишек из Катькиной смены.

– Когда вырасту, я обязательно женюсь на Катьке Крещенской, – говорит один.

А второй возражает:

– Что ты! Она ж такая худая!

Но будущий муж непреклонен:

– Ну и что! А я ее всю жизнь кормить буду!

Вот такие у нашей Катюшки благородные поклонники!

Крепко вас обнимаю и целую,

Лето прошло по плану. В Коктебель поехали, как обычно, на поезде до Симферополя, в целом купе, Алла с Робочкой и Катя с Лидой, а там на такси до Дома творчества писателей. Полю оставили с Идой на Кутузовском, хотя Иде, конечно, было бы удобнее за ней приглядывать у себя дома, чтоб не отрываться от детей, сурового мужа и хозяйства. Но мать отказалась, и ни в какую! Не поеду, и все! И не думайте меня никуда увозить – только привыкла к своей норе, и нате вам! В общем, приехала на Кутузовский младшая Ида.

Отправились в Коктебель не первый раз, еще в начале 60-х Роберту дали туда путевку на всю семью, уж как он обрадовался – наконец-то Катюху можно к морю вывезти с ее чахленьким здоровьишком, чтобы подлечить чуток. Да и вправду тот месяц на море Катю преобразил – она продержалась без простуд почти всю зиму, только под весну слегла с отитом, видимо, закончились в организме запасы солнца и моря. Вот с тех пор в Коктебель и зачастили.

Приехали к морю, в Дом творчества писателей, уже как к себе домой, и прямо с поезда, бросив чемоданы и одежду, сразу завалились на пляж. А там друзья-знакомые из Москвы, кто смену заканчивает, уезжает, уже обугленный и дерзкий, кто только вступает в свои пляжные права, стыдливо приоткрывая белые московские бока и ноги под жирное коктебельское солнце.